Детям уже в дверях впопыхах обронила:
- Ждите с отцом.
Когда ее подвели к больничной койке, она оторопела, хотя в письме ясно было сказано, что обезноживший и безумный. Лежал перед ней заросший клочковатыми грязно-седыми волосами мальчиковатый старик с безумными слезящимися глазами, изможденный, страшный, какой-то весь невзаправдашний.
- Данила... - беспомощно протянула Галина ни вопросом, ни утверждением. Настороженно, но и с надеждой посмотрела на врача - молодого, но утомленно ссутуленного мужчину.
Врач участливо подвигал бровями, собирая на высоком лбу молочковатую рябую кожу:
- Он самый, он самый. По документам - Данила Иванович Перевезенцев. Вконец опустившийся... а ведь по годам ему еще далековато до старости. Увы, более мы ничем помочь ему не можем - надо забирать или определять в дом для инвалидов. Можем посодействовать: ведь у него прописка местная, да и вы с ним, кажется, в официальном разводе...
Галина вздрогнула и так взглянула на врача, что тот, будто ожегся, невольно отпрянул, но тут же оправился и сморщил губы в недоуменно-критичной усмешке. Притворился, будто непременно нужно отойти к другим больным.
- Каждому, разумеется, свое, - изучающе посмотрел он на Галину от соседней койки, на какие-то свои мысли покачал встрепанной лобастой головой.
Галина присела на корточки:
- Данилушка, узнал ли ты меня?
Но он не узнал ее. Безобразно шевелил разбитыми, покрытыми коростами губами, зачем-то закусывая ус, и пытался высунуть из-под одеяла култышку, будто хотел, как ребенок, похвастаться перед незнакомым человеком.
- Доберемся до дому - тебе, родненький, станет лучше, полегчает, вот увидишь... Про детей-то наших почему не спросишь? Они уже большие, оба в университете учатся, сейчас у них сессия. Славные ребятишки. Ваньча обличьем в тебя - рослый да красавец, а Еленка мордашкой в меня, а вот характером в папочку - душевная да ласковая. И оба умные - уж не в меня ли одну? невесело улыбнулась Галина, поправляя одеяло на Даниле.
Он успокоился и щурился на Галину, будто издалека смотрел на нее.
- По этим глазам из миллионов признала бы тебя, Данила, хоть как изувечила бы тебя жизнь, - поглаживала она его худую слабую руку.
Но он никак не отзывался.
Как добирались из Красноярска - никому никогда не рассказывала Галина. Только Шуре однажды обмолвилась:
- Думала, с ума сойду, не выдержу. Уж так люди хотят отгородиться от чужих бед, не заметить стороннего горя и беспомощности! Порой брезгливо смотрели на моего Данилу. Но я-то физически о-го-го какая выносливая и крепкая духом, ты же знаешь, Шурка! Да?
