— В мире людей у меня есть только ты. И всё.
— Что ж ты раньше не приходил? — спросила Ляська, то ли приготовившись обидеться, то ли решив не обижаться. — Если у тебя кто-то есть в нашем мире?
Стасик зажмурился и вздохнул, как человек, пытающийся справиться с приступом сильной боли.
— Лясь, я не знал адреса, — сказал он глухо. — Для феи это значит, что её не ждут.
— Я жду! — возразила Ляська, и Стасик кивнул:
— Теперь.
Он уходил, когда небо за окном только начинало сереть. Собирался неохотно и тянул время — но Ляська понимала, что задерживать брата нельзя. Его заругают феи, а ей могут устроить бенефис на несколько дней, ведь матери не объяснишь… но расставаться было нестерпимо.
И ему было нестерпимо. Он взглянул Ляське в глаза, признался:
— Знаешь, как за тебя боюсь, заяц? — и вдруг принял решение.
Снял с шеи цепочку, тоненькую, как нитка, вероятно, сделанную из серебра — звеньев не видно, сплошная светлая струйка. А на цепочке висел странный медальон — крохотное, с советский пятак, серое зеркальце в серой оправе. Блестящее и чистое, но отражались в нём колышашиеся прядки серого тумана и больше — ничего.
— Вызывала фею, когда маленькая была? — спросил Стасик ожившим голосом.
— Нет, — удивилась Ляська, но тут же ярко вспомнила. — Вызывали с девчонками гномика и Пиковую Даму.
— Да неважно! Ты знаешь принцип. Главное — верить.
Ляська кивнула.
— Так вот, — продолжал Стасик, надевая цепочку-струйку на Ляськину шею, — делаешь всё, как полагается. Подышишь на зеркальце и скажешь: «Фея-фея, из подземного мира приди!» Главное — верить. Я услышу.
Зеркальце, прохладное и странно тяжёлое, скользнуло под футболку, на грудь. Ляська тут же прижала его рукой.
— Спасибо.
— Спасибо не говорят. Хорошо, — кивнул Стасик и поднял под мышки дрыхнущего Санька. Надел его, как несвежую рубашку, и потянулся в его теле. И на физиономии Санька тут же воссиял свет разума.
И тут из комнаты родителей сипло позвали:
— Ляська! Ты что в такую рань шуруешь… Принеси водички попить!
Тень отвращения, нестерпимого, как боль, прошла по лицу Санька — тень муки Стасика. Ляська бесшумно отперла входную дверь — и он вышел, тоже бесшумно. Он ещё успел оглянуться, когда мать крикнула:
— Да где ты провалилась, оторва?! — и пришлось очень быстро и тихо закрыть дверь за ним, не успев улыбнуться в ответ.
Как оно грело Ляську до самого дна души, это крохотное серое зеркальце!
Всё время хотелось подышать на него, каждую минуту хотелось — но она каждый раз себя останавливала. Это то же самое, что поминутно названивать старшему братишке по телефону. А вдруг он занят? А я его оторву от чего-нибудь важного?
