Но ужаснее всего были липкие взгляды Вовы на Ляську. Его сальные ухмылки и протянутые руки будили в ней жажду убийства.
Заметив, что входная дверь не заперта, и услыхав знакомые пьяные голоса, Ляська попыталась превратиться в собственную тень, но её заметили.
— О! Лясенька! — разлетелся Вова, осклабившись. — Куда, стрекоза? Посиди… с на… с народом!
Ляська проскочила в сантиметре от его руки и захлопнула дверь в свою комнату перед его носом, благословив день, когда догадалась купить и привинтить защёлку.
— Ка… какая ты эта! Гордая! — возмутился Вова. — Открывай, давай!
— Мама! Убери ты его! — взмолилась Ляська из-за двери и с некоторым облегчением и даже тенью любви услыхала, как мать говорит:
— Вовка! Оставь девку в покое…
Вова послушался и вернулся в кухню допивать свою отраву. Ляська снова забралась в кресло, согретое тенью Стасика, сжимая зеркальце в кулаке. Ох, как ей хотелось позвать брата…
И как она понимала, что если она позовёт Стасика сейчас, то больше он не уйдёт.
Не сможет бросить её здесь, с этими одну. И не видать ему ни его стеклянных ив, ни чёрных озёр с огоньками на дне, ни своих подруг-феечек, ни спасённых младенцев. Интересно, думала Ляська, куда его заберут — в армию или в психушку? Или сразу в тюрьму?
Не могла она его позвать.
Он спас её. А она его подставит.
Ляська зажгла лампу и взяла книжку, «Анжелику — маркизу ангелов». Попыталась читать. Но в душе была несносная мешанина дряни, французской и вполне отечественной, страх, досада, тоска, отвращение… Пришлось оставить книжку в покое и попытаться уснуть.
Она уже дремала, когда её разбудило какое-то царапанье, копошение в коридоре, за дверью.
Ужас окатил Ляську жаркой волной. Она села и прислушалась. Зажгла свет.
Увидела лезвие ножа, который просовывается в щель между дверью и дверным полотном. Этим ножом пытались отодвинуть задвижку.
— Ты, — сказала Ляська ненавидяще и негромко. — Убирайся отсюда.
И тому, за дверью, сразу стало не надо соблюдать тишину.
— Открывай, со… сокровище! — приказали пьяно и непререкаемо — и толкнули дверь так, что она, два листка фанеры, скорее, советская видимость двери, чем защита, затрещала. — Не… нечего тут… прятаться! Пого… поговорить надо!
— Мама! — крикнула Ляська в отчаянии и услышала мелкий и гадкий смешок вовиного безымянного приятеля, беззубой твари с тюремными татуировками на пальцах.
— Зря орать, — сказал приятель негромко и удивительно трезво. — Спит она. Теперь ори не ори…
