– Что? Он туда собирался?!
– Ну да. Показывал мне давеча фотоаппарат свой новый – цифровой, без пленки. Съезжу, говорит, поснимаю. А я ему…
– Ё-о!!! – Александр вскочил, напугав пса, и кинулся к реке.
* * *
Сашка лежал в лодке, которая тихо покачивала его на волнах Шексны. Теперь название этой реки, как успокоительное лекарство, очень было ему нужно. Два славянских слова «шествовати» и «костно», слитые в одно – Шексна, как нельзя лучше описывали ее мирный, спокойный и неторопливый характер. Он неподвижно лежал, глядя в небо. Пронзительная голубизна летнего неба, расходящаяся местами молочными разводами облаков, тоже успокаивала. Сердце его продолжало учащенно биться при воспоминании о пережитом, но тот страх, который он испытал, не был разрушительным для его психики, а скорее поставил в его душе все на свои места. Ему даже показалось, что до сего дня он еще мог называться ребенком, даже в свои четырнадцать лет, но теперь как-то вдруг повзрослел. В небе пели птицы, теплый ветер приносил запахи цветущего луга, гудели назойливые пауты – все вокруг было вроде бы как обычно и между тем приобрело новый, дотоле неведомый смысл.
Санька с широко распахнутыми карими глазами выглядел растерянным. Длинные ресницы, доставшиеся ему от матери, делали его взгляд очень выразительным. Его открытое, чуть продолговатое лицо с яркими, запоминающимися чертами освещало солнце. В тревожной задумчивости он закусил нижнюю губу. Ветер шевелил его непослушные темно-русые волосы. Он лежал в лодке, как фараон в саркофаге, так же сложив руки на груди, так же, как скипетр, сжимая в кулаке огромный ржавый ключ.
О смысле своего бытия Саша задумывался частенько, наверное, как и всякий его сверстник. Так уж устроена душа подростка, что на пороге зрелости она как бы заново открывает себя, знакомится с собой заново. Ему казалось, что он знает о себе все, но от этого знания ему не становилось легче. Предсказуемость жизни, лишенной сказочной интриги, без волшебства, каких-то превращений и невероятных приключений, делала его бытие серым и скучным. Оттого он в этой обыкновенной жизни всюду искал чуда. Ему казалось, что он сам способен сотворить чудо, но для этого нужны были какие-то сокровенные знания. А в школе его учили математике и русскому языку, биологии и физике, химии и истории и еще много чему, что он без труда мог прочитать в простой библиотечной книжке. Но никто не научил его управлять погодой или предсказывать стихийные бедствия, его учителя не могли рассказать, как без помощи технических средств человек может оторваться от земли и полететь или как стать невидимым и проходить сквозь стены. Он чувствовал в себе силы, каких не было в других, но проявить их он не мог и оттого не то чтобы страдал, но легко досадовал, как, должно быть, неуютно чувствовал бы себя скрипач, потерявший скрипку и не имеющий возможности восстановить свою потерю. Как музыкант мог бы показать свой талант, если у него нет скрипки, будь он хоть трижды Паганини?
