– У них это завсегда так – учат одному, а как до дела, так другое. Видел я одного попа, который во время поста курочку жареную трескал. Я ему: «Как же это вы, дескать, поста не придерживаетесь?» А он мне: «Пусть постятся те, у кого денег нет».
– Да, нет им веры. Дурят простой люд, а сами живут припеваючи. А те, дурачье несознательное, и радехоньки лбы в церкви разбивать.
– Погоди немного, вот мы церкви скоро все закроем, попов всех ликвидируем, как паразитический класс, наладим антирелигиозную агитацию, и тогда народ образумится. Не в царство небесное будет стремиться, а здесь, на земле, будет строить себе рай, на основе всеобщего равенства и братства.
– С ними нам коммунизм не построить, они так и будут нас тащить назад. Надо бы поскорее с ними разделаться. Только как бы это людям объяснить, что это для их блага, для блага трудового народа мы всю эту нечисть выкорчевываем. Они-то к попам привыкли, еще и защищать бросятся.
– Прям так и бросятся. Надоели эти мироеды всем честным людям хуже горькой редьки. Дай им волю, так они и сами их порвут. А старухи, что в церкви стоят, – что с них толку, их не переделаешь. Ну, повоют, погомонят и стихнут. Может, прихвостни поповские и найдутся. С такими разговор короткий – дуло в ноздрю, и язык прикусят.
* * *
Отзвучала мирная ектения, запели антифоны, за ними «Паки и паки», и вот уже священник открыл царские врата на вход с Евангелием. Запели блаженны. Пономарь возжег свечу на выносном подсвечнике. Оживился церковный люд, кто-то крестился, кто-то, кряхтя, поднимался с лавки, притихли особо говорливые, дети вытянули худые шейки. Батюшка поднял тяжелое Евангелие на уровне лба и, не спеша обойдя вокруг престола, вынес святую книгу в драгоценном окладе через боковую дверь. Пономарь предшествовал ему со свечой, сгорбившись и шаркая ногами по солее. Поступь же священника была величава и торжественна. Этот короткий путь он всегда проходил с особым достоинством, раньше ему не доводилось выносить Евангелие, обычно на службе это дело диакона, но с тех пор, как его не стало, отцу Георгию пришлось переучиваться на новый лад, учиться совершать литургию в одиночку. И этот момент – вынесение Евангелия – ему особенно нравился. Остановившись против царских врат, батюшка прислонил Книгу к левому плечу, благословил вход, а затем двумя руками высоко воздвиг Евангелие и, осенив им врата, возгласил: «Премудрость, прости».
Когда-то давно, когда отец Георгий был еще мальчиком Жоржем, родители приводили его в церковь, и он завороженно следил за службой. Он ждал этого момента, входа с Евангелием; когда впервые отверзались царские врата и процессия служителей шествовала из алтаря вдоль по солее, ему казалось, что они не касаются ногами пола, а плывут, несомы невидимыми ангельскими силами в сиянии золотых высверков. Высокий диакон чинно выступал с большим Евангелием; Жоре казалось, что, окованное златом, оно должно быть очень тяжелым, но служитель нес его без видимых усилий, словно оно и вовсе было невесомым. И тогда мальчику представлялось, что нет и не может быть на земле выше служения и достойнее занятия для человека, чем вот так нести Слово Божие людям, как самую драгоценную святыню. Но жизнь его сложилась так, что в тот момент, когда юноша созрел для посвящения в сан, мир вокруг него пошатнулся и ему долго еще пришлось смотреть на Литургическое действо глазами мирянина.
