Мы были на леднике.
Сорокина устроили поудобнее и стали совещаться. Где-то в верховьях находятся наши топографы.
Решили кричать. В ночном безмолвии вниз по леднику, отдаваясь в ущельях, полетел условный крик. Еще и еще.
Прошло много времени. Мы снова пошли к середине ледника, с трудом переправляя Сорокина через трещины, изредка посылая в темноту протяжный призыв. Откуда-то снизу, из темноты, мы услышали свист. Так умел свистеть только Гусев. Еще через час он молча и быстро поставил палатку, уступил Сорокину свой сухой спальный мешок и принес для нас откуда-то из темноты воду. Мы сняли с себя ботинки и растерли снегом побелевшие пальцы.
Сорокин стонал и бредил. Шекланов тщетно пытался разжечь примус. Гусев рассказал мне своим тихим голосом, что съемка полностью закончена. Вчера утром он простился с Горцевым и Загрубским, которых отправил к озеру заканчивать работы. Он отдал им почти все продукты, примус и палатку, а сам решил ждать нашего возвращения.
Холод не давал мне уснуть. Мешок я не успел вчера высушить. Теперь он обледенел и забирал из тела остатки тепла.
— Ну как тебе, Сорокин? — участливо спросил Гусев, когда тот на минуту очнулся.
— Больно, — сказал Сорокин. Потом, помолчав, он закрыл глаза и прибавил: — Но зато какой вид открылся нам с плеча…
* * *
Из дневника:
8 сентября. Нас двое: больной Сорокин и я. В палатке, кроме нас, скверный примус с мизерным количеством керосина, четыре огарка свечи, в крышке от котелка — галеты, в тряпочке — чай. На дне банки — фунт топленого масла. В кружке — шоколад, около полуфунта. На подошве ботинка горит свеча. Я сижу в спальном мешке и пишу эти строки.
Вчера товарищи простились с нами и быстро, как только позволяли силы и больные обмороженные ноги Сухорецкого, пошли вниз, к озеру.
Все продукты они оставили нам. Другого выхода не было: Сорокин не мог идти. Каждое движение по-прежнему вызывало у него ужасную боль. Поэтому, посовещавшись, решили оставить больного с кем-нибудь здесь на леднике, а остальным спуститься в долину за продуктами. Остался я. Сорокин кричит, за ним приходится ухаживать, как за маленьким ребенком. Вчера мы тщательно его осмотрели. Перелома заметить не смогли. На правой стороне его груди — багрово-синий след удара. Остается ждать.
Итак — «представление в цирке Хан-Тенгри» закончилось. Восхождение не удалось. Ну, что же — зато ледник прошли весь, карту сняли, по озеру плавали. Вчера, когда прощались с ребятами, было немного грустно. Гусев пожал мне руку. Сказал: «Чувствуешь веревку?» — «Чувствую», — говорю. «Ну то-то…»
