Наступала ночь, но ни на минуту не прекращала природа свой неустанный труд. Замерзая в ледниковых трещинах, вода со страшной силой разрывала вековую толщу ледника, неожиданные обвалы обрушивали в ущелья и долины тысячи пудов снега и льда.
Каким маленьким и беспомощным должен чувствовать себя человек, не понимающий этих могучих явлений природы!
Ежедневно в четыре-пять часов дня снизу из долины сильный порывистый ветер гнал вверх по леднику туман и снеговые тучи.
На склонах гор эти тучи, проходя, оставляли резко очерченный белый след. Ветер скоро стихал, и снова воцарялась ясная, спокойная погода.
Этот вихрь впервые был описан Мерцбахером. Наши экспедиции вот уже в течение трех лет отмечали постоянство, с которым он появляется в определенные часы.
Почти всегда ветер приносил с собой мглу — мельчайшую лёссовую пыль.
Киргизы называли такую мглу «бос-шамал» — пыльный ветер.
Кто-то еще в прошлом году пустил в ход шутку, что это дует на советских путешественников сам покойный немец, недовольный тем, что нашлись люди, забравшиеся на Тянь-Шань дальше, чем он.
Отсюда и появилась в обиходе фраза: «дует папаша Мерцбахер».
Николай Николаевич озабоченно посмотрел вниз, в долину, и сказал:
— Как бы Мерцбахер не застал наших ребят на скалах.
Гусева мы не могли найти — его зеленая защитная гимнастерка совершенно сливалась с окружающим фоном.
Шекланов щеголял в лыжном костюме какого-то немыслимого розового цвета. Этот костюм, в особенности изрядно выцветшие его брюки, служили неистощимой темой для сорокинского остроумия.
Сейчас благодаря этим брюкам их обладатель был довольно быстро обнаружен. Он стоял очень высоко в ущелье, там где кончалась каменная осыпь и начинались скалы. Нельзя было понять отсюда, что он там делал. По-видимому, он полез куда-то в сторону без Гусева.
— Но где же Сух? — спросил Сорокин, не отрывая глаз от бинокля.
— Мана! Мана! — закричал Ошрахун, зоркий и наблюдательный, как все охотники Тянь-Шаня.
— Уй бу юй! — прошептал упавшим голосом Акимхан. — Пропал!
Тут, наконец, увидел Сухорецкого и я. Он шел медленно, но довольно уверенно вдоль отвесной стены.
Расстояние и ложная перспектива делали его путь до такой степени страшным и невозможным, что мы замерли, словно оглушенные.
Так могла бы двигаться муха, но каким образом идет Сухорецкий, даже при всей своей ловкости, — этого никто из нас тогда объяснить не мог. Если бы он еще карабкался вверх по скале, но он шел, пересекая крутую и гладкую стену вверх по диагонали, очень медленно, без всякого видимого усилия, без остановок.
