Солнце скрылось за высоким хребтом. Сразу потянуло прохладой, облака стали спускаться все ниже и ниже.
Охраняемые стариком от нападения собак, мы вышли навстречу стадам.
Недалеко от кибиток у аркана-коновязи стояли жеребята. Из ущелья, понукаемые свистом и криками пастухов, спустились лошади. Кобылицы с призывным ржанием побежали к своим жеребятам. Женщины привязали их и принялись доить, отталкивая нетерпеливых сосунков.
Наконец, соскучившихся жеребят подпустили к маткам. Два ведра душистого молока были бережно влиты в большой кожаный мешок, висевший за занавеской в юрте. Хозяйка длинным деревянным толкачом принялась взбалтывать молоко, чтобы смешать его с забродившим старым кумысом.
Спустились вниз к стойбищу и бараны. Умные киргизские овчарки без устали бегали вокруг стада, сбивая его в кучу. Подъехали пастухи.
Скоро нужные нам пять баранов были отбиты от стада и привязаны у юрты, где они стояли сгрудившись, жалобно блея.
Мы снова вошли в юрту. Один из пастухов втащил вслед за нами упиравшегося барана.
— Смотри — хороший ли? — сказал Орусбай.
— Да ведь мы уже отобрали, — изумился Сорокин, — нам только пять штук.
— Джакши, хорошо! — сказал я, понимая, что этот баран предназначался для сегодняшнего ужина. По обычаю его показывали гостям, чтобы они могли оценить качество предстоящего угощения.
Направив острый нож, молодой пастух повалил барана, ловким ударом перерезал ему горло и быстро освежевал.
На треноге уже стоял казан с водой. Хозяйка подкладывала в огонь сухой кизяк.
Сизый едкий дым прямо уходил в закопченный туундук — круглое отверстие на верху юрты, заменяющее дымовую трубу. Туундук устроен так, что при помощи веревки может открываться в зависимости от направления ветра. Когда хотят в натопленной юрте сохранить тепло, его закрывают совсем.
Мясо промыли и положили в казан, а баранью голову парень насадил на острую палку и принялся ее опаливать, ножом подчищая и соскабливая обуглившуюся шерсть.
Один за другим входили в юрту другие чабаны и, поздоровавшись, усаживались вокруг огня.
Глаза мои слипались. Усталость после дневного перехода, негромкий разговор Орусбая, тихое потрескивание огня неудержимо клонили ко сну. Спать до ужина считалось неприличным. Я изо всех сил боролся со сном. Вот голова барана оскалилась, словно улыбаясь, капли жира, стекающие на огонь, шипят и чадят, красные блики играют на смуглых скуластых лицах. На дворе, деля баранью требуху, злобно рычат и дерутся собаки. Голова моя опускается на грудь, и, сохраняя позу глубоко задумавшегося человека, я мгновенно погружаюсь в сон.
