он раскопал бы в том подвале. Так что ты правильно поступил, вернув его.
Чероки, который поступил так, основываясь на совсем других доводах, решил, что в данном случае лучше промолчать.
– Поговори с ним, – прорычал аббат. – А затем пришли его ко мне.
* * *
Ясным утром понедельника, в девять часов брат Фрэнсис робко постучал в дверь кабинета аббата. Крепкий сон на жестком соломенном тюфяке в хорошо знакомой келье и скудный завтрак, возможно, и не возвратили чудесным образом силы его изголодавшемуся телу и не полностью прояснили выжженное солнцем сознание, однако, по крайней мере, привели его в чувство, и теперь он понимал, что ему грозит опасность. Более того, он был настолько напуган, что поначалу его стук в дверь не услышал никто – даже сам Фрэнсис. Через несколько минут он набрался храбрости и постучал снова.
– Входи, мой мальчик, входи! – произнес дружелюбный голос, и Фрэнсис почти сразу с удивлением понял, что этот голос принадлежит господину аббату.
– Поверни ручку, сынок, – добавил тот же приветливый голос через некоторое время, в течение которого брат Фрэнсис стоял, все еще подняв сжатый кулак, чтобы постучать еще раз.
– Д-д-да… – Фрэнсис едва коснулся ручки, но проклятая дверь все равно открылась.
– Господин аббат в-вызывал… меня? – взвизгнул послушник.
Аббат Аркос поджал губы и кивнул:
– М-м… да, господин аббат вызывал… тебя. Заходи и закрой дверь.
Брат Фрэнсис закрыл дверь и встал, дрожа, посередине комнаты. Аббат тем временем играл с «усами» – проводками штучек из старого ящика с инструментами.
– Хотя, возможно, именно преподобному отцу аббату следовало явиться к тебе. Ведь теперь к тебе благоволит Провидение, и ты стал знаменитым, а? – Аббат Аркос успокаивающе улыбнулся.
– Хе-хе? – осторожно рассмеялся брат Фрэнсис. – О н-н-нет, мой господин.
– Ты же не станешь отрицать, что за один день обрел славу? Что Провидение избрало тебя, чтобы ты нашел ЭТО… – он обвел рукой разложенные на столе Реликвии, – эту коробку для ХЛАМА – ведь именно так ее, конечно же, называл предыдущий владелец?
Послушник что-то беспомощно промямлил, после чего на его лице застыла ухмылка.
– Тебе семнадцать, и ты, очевидно, идиот.
– Верно, господин аббат.
– Почему ты полагаешь, что твое призвание – религия?
– У меня нет никаких причин так полагать, Magister meus[15].
– Вот как? Значит, ты считаешь, что быть монахом этого ордена – не твое призвание?
– Нет, я так не считаю! – ахнул послушник.
– Но причин назвать не можешь.
