Рассказывает шофёр.
– По пути заехал по его просьбе в магазин, где он купил бутылку водки, что обычно он делал в подобных случаях. И всё делал бегом, в спешке, будто куда-то боялся опоздать. Постоянно заставлял гнать машину, хотя и так неслись на предельной скорости. Так проехали Толубаево, Ембаево, Суматошное, затем мигом проскочили Балдёжное и уже в сумерках подъехали к его дому, и Петрович, впервые обняв шофёра, тепло с ним попрощался и торопливо вошёл в калитку.
Рассказывают старики, доживавшие свой век у него в доме, присматривая за его маленьким хозяйством да по дому прибираясь. Говорили, как он зашёл в избу с посеревшим, состарившимся лицом. От ужина отказался. Сняв верхнюю одежду и ботинки, не спеша зашёл в свою комнатёнку и двери закрыл на ключ. Медленно, с неохотой сел за письменный стол и облегчённо вздохнул, будто на своих плечах долго держал непосильно тяжёлый груз. Облокотившись локтями о стол, сжал голову обеими ладонями и закрыл глаза, должно быть, устал смотреть на белый свет. Затем, словно очнувшись, достал из кармана бутылку водки, морщась, с усилием откупорил её, поискал глазами стакан, но не нашёл и выпил полбутылки из горлышка, занюхав распустившимся цветком герани из горшка на подоконнике.
Затем тяжёлыми шагами, слегка пошатываясь, подошёл к шифоньеру, решительно открыл дверку, достал пятизарядное бельгийское ружьё и зарядил патроном с пулей, которыми бьют медведей. Отяжелевшими ногами подошёл к дивану и, сдерживая дыхание, медленно сел и отвалился на его спинку. Ещё раз передохнул и наставил срез ствола на тревожно бьющееся сердце. Мельком окинул взглядом комнату, закрыл глаза и, затаив дыхание, большим пальцем правой ноги нажал на спусковой крючок; и его страдающая душа улетела на Небеса, на суд Божий.
И хотя по церковным канонам нельзя было хоронить самоубийцу на кладбище и устраивать ему пышные похороны, однако священник, отец Николай, разрешил это сделать, поскольку покойный, по его мнению, покончил с собой в сильном душевном потрясении и помутившемся сознании. Это же было написано и в акте судебно-медицинского заключения. Похороны были жуткими. «Петрун-яа! Што же ты, сердешный, с собой сдела-ал? Зачеем»! – в слезах голосили бабы. Все местные охотники, пришедшие на кладбище, залпами и вразнобой бабахали из своих ружей. И как-то необычно стонали церковные колокола под рыдание огромной толпы собравшихся земляков, провожавших своего любимца в последний путь. Казалось, что церковные колокола не звонили, а стонали той человеческой болью, когда измученная страданиями душа слёзно и тяжело скорбит от неутешного горя при кончине родного человека. Видимо, сам Господь вложил свою душу в их стон, как утешение покойному и всем, кто его любил.
