Потом, немного успокоившись, легко вздохнула и добавила непривычно властным голосом:
– Завтра к девяти поедем в аэропорт встречать наших родных. Готовься, Дерюгин.
Дерюгин же в безрадостном предчувствии налетевших, как буря, событий, был так ошеломлён услышанным, что окаменел лицом да так и сидел безмолвно на диване, не пошевелился, с того момента, как Нальмина восторженно поделилась с ним своей радостью. При этом в охватившем его оцепенении он с тревогой думал о собственной телеграмме, не имея возможности её тут же прочитать. Только сердце бешено колотилось, будто хотело вырваться из его тесной груди. Нальмина неуверенно села на стул и, с немым удивлением вскинув чудные брови, вопросительно посмотрела на опечаленного Дерюгина и дрожащим, плаксивым голосом вкрадчиво спросила:
– Так, ты шо-о? Не рад чи шо-оли-и? Хучь бы вид показал, бесстыжий! – всё более, волнуясь, жалобно выговаривала она ему и, видя его угрюмость, с тяжёлым сожалением выдохнула: – Господи-и! Ты – как мой бывший семейный тиран, Дормидонт Кузьмич! Тот из-за своей вечной злой угрюмости ну никакошенькой радости в жизни ни разу мне не выказал, когда у меня иногда от любви и жалости к сынуле кружилась голова и хотелось петь плясать во всю моченьку.
При этих словах Дерюгин живо встрепенулся, сердитыми глазами уставился на Нальмину и с откровенным раздражением выпалил, будто боялся, что она его перебьёт:
– Я прошу тебя больше никогда так унизительно не сравнивать меня с Деградантом Кузьмичом! Я не Деградант Кузьмич, а, как тебе известно, Станислав Ильич, и ничего общего у меня с ним нет и быть не может! – довольно резким тоном закончил он.
Нальмина удивлённо посмотрела на Дерюгина и, задыхаясь от смеха, сквозь слёзы спрашивала:
– Как ты сказал? Деградант Кузьмич, что ли? – и так нехорошо расхохоталась, что ему стало не по себе. Сквозь хохот и слёзы она неотрывно смотрела на Дерюгина и не то спрашивала его, не то твердила для себя, чтобы запомнить это имя, так поразившее её взволнованное воображение: – Деградант Кузьмич! Деградант Ильич! Ой, как хорошо и точно ты назвал его, и себя-а! Ну надо же! С ума можно сойти, – обиженно повторяла она.
И так расхохоталась, а потом разревелась, что Дерюгин не на шутку испугался, решив – с ней, должно быть, началась истерика, которой он никогда в жизни не видел. Нальмина с трудом подняла от стола голову, моляще посмотрела на него заплывшими от слёз глазами и, кашляя и задыхаясь, показала рукой на дверку комода. Он догадался, кинулся туда, достал пузырёк с валерьянкой, накапал в стакан довольно много, подбавил воды и поднёс к её губам. Она с жадностью выпила снадобье, чуть посидела, тяжело склонив голову на стол, а потом с трудом встала, обессилено его обняла и доверчиво к нему прижалась.
