Дверь захлопнулась, ударила спинкой стула; Серафима машинально привалилась к стене.
Тихо, как в церкви. Как… где?.. Да, в церкви. Странно, никогда здесь не была… И никого. Справа, слева — два ряда икон, как старинные портреты. Или это и есть портреты? Нет, иконы. Двухперстные сложенья над распахнутыми Библиями. Яркое желтое пятно где-то далеко — алтарь: морочный неверный свет под низкими арками сводов.
— Исповедаться, дочь моя?
— А? Что?
— Говорю: исповедаться?
— Нет.
— Напрасно. Облегчает душу раб Божий во храме.
— Бога нет. И души нет.
— Душа в пятках.
Он что, пьян? Точно. Пьян. Коричневый костюм-тройка с невпопад застегнутым жилетом, жеваная рубаха — спал, что ли? Ах, да, сегодня праздник, вон, глаза пьяные и веселые; золотая цепочка на жилете — часы, небось, тоже золотые… Чего ему надо, уйди, поп, уйди, пошел, говорю, двигай — я в Бога не верю…
— Исповедуйся, дочь моя, — наклонился, дыхнул сивухой.
— Я вам не дочь.
— Ну, сын мой.
— Прочь подите, вы пьяный.
Коротко, хрипло хохотнул — нет, проквакал:
— Получала ль ты когда-нибудь письма, дочь моя?
— Нет. Ни от кого.
— Бедненькая… Никто не писал?
— Не ваше дело.
— Ам-минь, — он икнул. — Аминь, говорю. Ты меня оскорбила. Во храме. Взяла вот, и оскорбила. А я чего? Смиренный я; ты оскорбляй, оскорбляй — мне плевать. Начхал я, поняла? — Он сунул руки в карманы пиджака, растопырил полы, поклонился, чуть не упал: — Господи Иисусе, сохрани равновесие… Ты не смотри, что я выпил. У меня, может, тоже грех за душой. У тебя ведь грех, утешенья страждешь? Прощенья, а?
— Сдалось мне ваше прощенье…
— А чего? Да ты исповедуйся, легче станет.
— Вы… Вы Иван Фомич, я вас узнала.
— Да ну?
— С чего это про грех-то заговорили? А? С чего?
— Мало ли… Взял вот, да заговорил…
— Вы ведь не умерли еще?
— Э-э, нет, так дело не пойдет. Слушай, — он поднял палец: — Ты чего сюда пришла? Исповедаться, так? Правильно, за тем во храм и ходят. Так давай, на всю катушку. Гони монету. Деньги на бочку — и-эх, сарынь на кичку! — глаза его блеснули: — Не, это я чего-то спутал… Ну, не гуди, гр-рю! Мудрость такая есть: пришел в баню — раздевайся. Кто-то древний сказал. Великий был человек, упокой, Господи, душу его… Последний раз спрашиваю: исповедоваться будешь?
— Буду! Да! Да!
— Во. Правильно. Только без истерик. Жизнь есть сон. Кто-то сказал. Неважно, кто. Пошли.
— Деньги что, вперед?
— Какие там деньги…
— Сколько?
— Триста. Новыми.
— Спятил, что ли?
— Ну, двести. Пятьдесят.
— Так двести или пятьдесят?
