— Вот-вот! — кивнула Сандра. — Видишь, как ты повеселел? Это же не насмешки, не анекдоты. Это цитаты! Ты и все твои коллеги — вы же их на самом-то деле цитируете! Говорите о них с восхищенным трепетом. Вы канонизируете их тривиальные высказывания, превращая анекдоты в священное писание наших дней… — Она пренебрежительно фыркнула: — Современное «Житие святых», понимаешь…
— Значит, ты считаешь этот бизнес ненуж…
— Нет-нет! — серьезно сказала она. — Он очень нужен. Я говорю совершенно искренне — действительно необходим. Не может больной человек из чужой страны разобраться самостоятельно в хитросплетениях израильской медицинской бюрократии, понять, какой именно специалист из длинного списка занимается именно его проблемой. Он не может сам назначить себе необходимые обследования и разобраться, что делать с их результатами. Да мало ли в чем ему надо помочь! — Она покачала головой: — Я просто не могу понять, почему ты этим занимаешься? Ты замечательный врач! Писал прекрасные статьи! Тебе-то зачем? Деньги? У тебя и так в десятки раз больше, чем ты сможешь потратить! Да и врачи в Израиле зарабатывают неплохо — ни для кого не секрет! Слава богу, на вершине пирамиды… Брось ты это дело — оно сжигает тебя изнутри… — Она запнулась и тихо добавила: — И очень боюсь, что уничтожит тебя…
Леша не успел ей тогда ответить. А был ли у него ответ? Сейчас уже не важно. Что случилось потом — он не вспоминал, забыть, конечно, не мог, но никогда не возвращался к событиям того дня. Самого Длинного Дня в его жизни.
Впервые с тех пор он мысленно вернулся к их разговору лишь несколько дней назад. Беспричинно и неожиданно. Но даже тогда он вспомнил только беседу, но не то, что произошло потом. Потому что потом в комнату вошел Лазари…
Не мог знать Романов, почему разговор и — самое главное! — рассказ Сандры, рассказ, который надо было бы выжечь из памяти каленым железом, — почему он вдруг вновь зазвучал в его мыслях за несколько дней до сегодняшней ночи.
Беспричинно, решил он. Но нет в нашей жизни беспричинных событий. Все имеет свою причину, но часто она недоступна рациональному восприятию. Так и тогда — причина была, неизвестная Леше, но не менее от этого реальная. И причиной этой был Витя Гвоздь.
Витя Гвоздь не помнил, кто, как, когда, почему и за что прицепил ему это погоняло. Да это его особенно и не волновало, не напрягало, как сказал бы он сам. Гвоздь и Гвоздь, хрен с ним.
Поначалу в интонациях, с которыми к нему обращались окружающие, звучало пренебрежение. Со временем и с карьерным ростом пренебрежение сменилось уважением, которое, в свою очередь, сменил страх. Не у всех, но у большинства. Изменения были связаны, конечно, с профессией, и его, Гвоздя, не последним местом в ней.
