— экзамены первой и второй ступени на пути к вожделенному званию специалиста. И терпи, стиснув зубы, презрительное к себе отношение. Ибо пока ты через это не прошел, помни: ты пустое место в медицинском мире, и как звать тебя?.. Правильно! Никак…
Стрелки часов еще на месяц вперед.
— Странно, — пожал плечами Лазари. Шел первый день резидентуры. — Я говорю всем «шалом», а в ответ — тишина.
— Некому отвечать, — фыркнул Леша. — Не видно нас. Не существуем мы для них. Они «синьоры»[12], а мы тени для черной работы. Но это, Серый, временно. Отвечаю.
Стрелки вперед еще на два года.
Шлав «алеф», говоря русским языком — экзамен первой, начальной ступени к званию специалиста, — висел на носу. Получили месячный учебный отпуск, и хватит! Леша не давал продыху. Тексты в книжных кирпичах — наизусть! Чтоб от зубов отлетало! Пощады нет: вопрос — четкий ответ. На русском, на иврит перевел! Отчеканил мне, как устав!
Нет? Не выходит? Пошли по новой! И еще! И еще! Левой, левой… Не отставать!!
Сережа пыхтел, заводил к небу мученические глаза, хмыкал, строил угрюмые рожи — ничего Лешу не брало. Ленин сказал учиться — значит, учиться! Пятнадцать часов в день с перерывом на пятнадцать минут каждые полтора часа и одним перерывом на обед (в пятнадцать часов не входит!). В пять утра — подъем, холодный душ, смертельно опасный кофе, и в половине шестого сели, как дети в школе!
— Романыч! Романыч!!! — взмолился Лазари как-то вечером, на второй неделе боевой учебы. — Слышь? Давай сегодня на час раньше закончим, по пивку тяпнем?
— С дуба рухнул? — отрезал суровый Романыч и сглотнул набежавшую слюну — Забыл про пиво, будто амнезией накрыло, понял?
— Понял, Романыч, понял! — согласно закивал Сережа. — Давай тогда на полчаса раньше закруглимся?
Он сочно зачмокал губами:
— «Лёфф-Блонд»! Холодное, запотевшее! В остуженных заранее стаканах. Полчаса ведь не вопрос, один раз, а?
И точно, скотина, изобразил шипение пивной пены в стакане.
— Нахал ты, Лазари! — взвыл Леша. — Черт с тобой! На полчаса, не больше…
Но уже падал отброшенный мощным Сережиным скачком стул. Уже быстро распахнулась и со стеклянным звоном захлопнулась дверца холодильника на кухне.
— О! — радостно гаркнул Лазари, возникая в дверях кабинета.
В руках он сжимал бутылку замороженной водки «Кеглевич» — роскошь по тем нищим дням, когда «Абсолют» высился недосягаемым Эверестом, — и две заиндевевшие стопки.
— Ты с ума упал, Лазари! — растерялся от неожиданности Романов. — Какая, к чертям, водка?
