Страх, что за мной следят, что меня найдут, словно принадлежал мне. И частичка меня, что все же была отдельно, понимала, что происходит. Скаргрейв не ощущал присутствие обычного нарушителя. Знал он или нет, но он ощущал меня.
Я приглушила свой страх и попыталась стать незаметной, бесплотной. Его горло расслабилось, пульс успокоился, и я ощущала это, как свое тело.
Но, прячась от него, я упустила нечто важное. Границы между нами пропали.
Рука замерла над книгой с серебряными буквами. Его рука? Моя рука? Была ли разница?
Частичка меня говорила, что да. Должна быть. Но остальная часть потерялась в ощущениях, в предвкушении, в тишине комнаты, в холоде, когда рука приблизилась к книге…
Рука и книга встретились. Вспышка, похожая на жар тысячи солнц, и тишину пронзил звук: карканье и какофония криков.
Вороны отвечали своему хозяину.
Нет! Я не хотела знать, не хотела слышать…
Потрясение вернуло меня в чувство, но я зашла слишком далеко. Я не могла вырваться. Вопящие тенегримы кружили, мое тело горело, и огненная тьма накрыла меня.
Эта тьма была подобна смерти, бархат был жарким, удушал, не давал издать ни звука, не давал понять время. В глубинах тишины я ощущала, как ко мне подступаются тенегримы.
А потом из тьмы донеслась одна понятная фраза:
— Три дня прошло, а она не отвечает.
Голос был решительным, юным и сильным. После бесконечных минут я вспомнила имя. Нат. Вороны схватили и его?
Я пыталась открыть глаза.
— Видели? — снова Нат, но теперь с волнением в голосе. — Она моргнула. Точно.
— Так и было, — Пенебригг.
— Это хороший знак.
— Надеюсь, Нат. Признаюсь, такой лихорадки я еще не видел, — Пенебригг стал ближе. — Никто из нас.
Мои веки были тяжелыми, как камни, но я все же подняла их. Но, когда я попыталась что-то рассмотреть, я словно глядела сквозь расплавившееся стекло. Я видела, как солнце проникает в спальню Ната, а Нат и Пенебригг склонились надо мной.
— Смотрите! Она приходит в себя.
— Слава богу, — вздохнул Пенебригг. — Милая, ты можешь говорить?
Я пыталась издать хоть какой-то звук, но лишь дрожала и горела.
— Я принесу еще одеяло, — сказал Нат.
Когда он вернулся, я смогла, хоть и с трудом, прошептать благодарность.
— Она заговорила, — я еще никогда не слышала его таким радостным.
— Точно, — Пенебригг похлопал меня по руке. — Вот так, милая. Молодец.
Я пыталась снова заговорить. Я хотела рассказать о книге, предупредить…
— Что? — Пенебригг слушал мое бормотание и покачал головой. — Не могу разобрать. А ты, Нат?
