Да, он собрался на войну. Матиас вспомнил французскую песенку, которую мать пела ему в детстве:
Мальбрук в поход собрался.
Миротон, миротон, миротэн.
Не знал, когда вернется, —
Авось на Троицын день…
Чичучимаш медленно пускала колечки голубоватого дыма, они таяли в воздухе, а она искала в них знак – как везде и во всем. Возможно, настал час сниматься с якоря. Матиас нарушил тягостное молчание:
– Возьмешь сигареты и муку? И мясо – если хочешь.
– Пора расставаться, сын мой.
– Но я отправляюсь только через две недели!
Матиас был разочарован. Он питал тайную надежду, что индианка откроет ему хоть часть будущего, даст смутное представление о том, что его ждет, скажет слово, произнесет загадочную фразу. Один белый траппер – они вместе охотились – как-то рассказал, что шаман из племени Черноногих наделил его даром предвидения. Трактовать картинки он не умел, но были они очень яркие и совершенно реалистичные. Чичучимаш не сделает ему подобного подарка, потому что он не готов его принять.
– Мне нечего тебе сказать… – Она угадала его мысли.
– А мне ничего от тебя и не нужно, – высокомерно бросил он в ответ.
– Еще как нужно! Но я не вижу. Все скрыто. А когда я грежу о тебе, никогда не вижу лица. Так-то вот…
Она встала, надела шерстяную шапку, накинула поверх дубленой куртки клетчатое одеяло. Они молча дошли до деревни, светя под ноги масляной лампой. Крак радовался ночной прогулке, не предчувствуя своего будущего, ведь, покидая хижину, его хозяин и сам не знал, как поступит. Крак остался в деревне, и Матиас до сих пор не забыл укоризненный взгляд собачьих глаз и был обречен жалеть об этом до конца жизни. В тот день он последний раз видел тех, кем дорожил больше всего на свете. Пока не встретил Рене.
Жюль Паке затянул «О Святая ночь»[69]. Голос у него был сильный и довольно красивый, ему внимали с благоговением, как хору в церкви. Подпевать никто не решался – разве что шептали едва слышно, – и только Филибер воодушевился и вдруг вступил на словах: «Надежда счастьем сердце наполняет! Вдали горит грядущих дней заря». Голос у парня был высокий, он отчаянно фальшивил, сбивался на трудных нотах: «Он знает жизнь, Он испытал мученья. Пади пред Ним, признай Его Царем!», – но не сдавался. «Христос – Господь! Хвала Ему навеки! Ему вся власть и честь принадлежит!» – взвыл он, и детишки покатились со смеху, а взрослые – все, кроме Жюля, – сконфуженно потупили глаза. Филибер ничего не замечал, он вкладывал в пение всю свою чистую простую душу, но именно его невыносимый голос был всего милее ушам Господа, ибо «блаженны нищие духом […]
