, этот солдат, снова коснулся ее тела. Желание было непреодолимым, он ее «пометил», и эту страсть не избыть за самую долгую жизнь.
Месяц назад, 1 ноября, в День Всех Святых, Жанне исполнилось восемнадцать. Странноватый у нее праздник – люди в этот день берут щетки, ведра, вонючие хризантемы и идут на кладбище убирать могилы близких. Женщины, стоя на коленках, трут гранит или мрамор, иногда под проливным дождем, и то и дело бросают скорбные взгляды на фотографию «дорогого усопшего» в золотом ободке. Сделав дело, все отправляются по домам, чтобы съесть традиционный песочный торт с черносливом, предаются одним и тем же воспоминаниям, по привычке проливают слезу… Восемнадцатилетие Жанны прошло почти незамеченным, «обрамленное» смертью бедного дядюшки Жана от рака яичка и кончиной старой Розы, отошедшей в мир иной в возрасте ста семи лет прямо на мессе. Не говоря уж о пяти годах войны, которая испоганила все, что можно и нельзя.
Жанна открыла глаза и увидела в зеркале лицо Дэна. Он стоял у нее за спиной. Девушка моргнула, как будто надеялась избавиться от наваждения, но солдат не исчез – подошел еще ближе и что-то пролопотал по-английски.
– I saw you through the window…[66]
– Я ни слова не поняла, но вам в любом случае нечего здесь делать! Убирайтесь!
Она шагнула к двери, но Дэн схватил ее за руку, повернул к себе, поцеловал в шею, потом в губы. Девушка попыталась вырваться, дала ему пощечину, но американец только осклабился. Он грубо толкнул ее на кровать, навалился всем телом, одной рукой зажимая рот, а другой шаря под платьем. Жанне было больно и обидно до слез. Дэн потел, пыхтел и даже дрожал. Жанна отбивалась, но была бессильна, мужчина расстегнул платье, сорвал трусы и уже готов был… Жанна сделала последнюю отчаянную попытку отпихнуть насильника, и он вдруг отлетел назад. Ее спас отец. Жюль Паке ударил негодяя об стену и нанес ему два увесистых тумака.
– Мне бы следовало убить тебя… – процедил он сквозь зубы. – Увижу еще раз рядом с дочерью – ты покойник! Understand? You dead![67]
Фермер выкинул американца за дверь, сел рядом с Жанной и крепко ее обнял.
– Слава богу, Филибер следил за этой сволочью и предупредил меня. Завтра я выпровожу из дома всю их банду.
В подвале соорудили стойло для рождественских яслей (устланный соломой пол прекрасно для этого подходил), к дальней стене прикрепили темно-синюю бархатную тряпку с нашитыми на нее звездами – их вырезали из простыни. На соломе мирно «спала» Пречистая Дева – Луиза в длинной белой ночнушке матери и ее свадебном венке на голове. Все масляные лампы и свечи погасили, так что в помещении было темно, публика затихла в ожидании представления. На лицах американцев читались детски-глуповатое предвкушение чуда и печаль: конечно, хорошо быть здесь, а не под пулями, но как же хочется увидеть близких! Гражданские были озабочены качеством представления: непросто почтить Христа, нужно, чтобы дети не забыли текст, не хихикали, как иногда случается во время процессий. Жюль Паке выглядел мрачным, жена шепотом поинтересовалась, в чем дело, но он только раздраженно передернул плечами. А вот Жанна сияла от счастья. Никто ни за что не догадается, что с ней сегодня случилось. Девушка собрала волосы в пучок, накрасила губы, надела шелковое платье и выглядела неотразимо. Матиас с нетерпением ждал выхода Рене, но не мог не коситься на Жанну, и она чувствовала его интерес.
