Робин, понятно, вреда не наносил — покалечить он никого не мог, а главное — просто игрун был, веселье в нем кипело Он и со взрослыми козами, да что с козами — с бычками бодался! Любил также ребят донимать, а они его. Не угадаешь, когда стадо вгонят, опоздаешь — ищи ветра в поле! уж он где-нибудь с пацанами воюет. Они его, бывало, и дегтем вымажут, и в зад пнут, а он только встает на дыбы, только рогами поддает!
Следующих козлят звали Пехлеван и Шустрый. Веселые были ребята.
Все-то они ходили боком-скоком, все-то резвились. По пословице: их драть, а они играть. Никогда не унывали. Впрочем, я драл их редко.
На мордах этих двойняшек всегда был написан вопрос. Какой — не знаю. Но стоило им увидеть человека, как они прекращали жевать, поднимали мордочки, мемекали по разу, включали свои вентиляторы, то есть куцые хвостики, и… появлялось вопросительное выражение. Стоят и смотрят, стоят и смотрят. Если бы Робин родился человеком — был бы он романтикомшестидесятником, героем песен Пахмутовой, геологом в клетчатой ковбойке, таежным строителем или китобоем. А эти были бы скорее учеными, может быть — физиками-атомщиками, поклонниками Ландау и Эйнштейна, а может, историками или генетиками. Быть бы им и лауреатами! Честное слово, редко я встречал в людях такой интерес к жизни!
Сидит Волосатый дед на сломанной телеге и, от души веселясь, читает публике Теркина на том свете, — они стоят тут же, вопросительно смотрят и силятся понять: что происходит? о чем говорят? что за политика такая у этих людей? чего ждать? во что верить? Не дрались, нет, но любопытствовали. Идет из поселка с работы служащая женщина. Второй час идет скорым шагом, и еще столько же будет идти до своей деревни. А они подняли головы, мемекнули от удивления и смотрят. Каждый вечер, в ведро и в дождь, идет она через наше село, — а они все удивляются: кто, зачем, почему по земле ходит?
Выражать свою любовь к людям они не умели, как и все их скверное племя. Кошка — та мурлычет, пусть не совсем бескорыстно. Собака — ластится. А козленок — нет. В нем есть дух товарищества, но нет альтруизма. Козленок не жаден, разве только к воде, пойлу. Он не боится даже зимы: он ничего не ведает о ней. Но мир его удивляет. Он забывает, что он шустрый. Забывает, что он пехлеван, то есть канатоходец, акробат. Он стоит на бугре, и в глазенках его вопрос, который он не может сформулировать. Он словно говорит: просвети меня! Объясни мне! Что мир, что — я, что — вы, люди? Что все это значит?
