— Синьора, — окликнула ее вполголоса прислуга, появляясь в дверях. — Синьора, — повторила она, приблизившись, и застыла в удивлении. — Да что с вами, никак плачете?
— Ничего… просто неважно себя чувствую, — сквозь зубы пробормотала Розанна Россетти, чтобы та отвязалась, и, сухо сказав, что ей ничего не нужно, направилась к диванчику. — Нет, пожалуй, вот что: завари-ка мне ромашки,— приказала она. Но у нее не было ни желания, ни необходимости пить ромашку. Просто хотелось поскорее избавиться от прислуги, раз уж нынче нельзя прямо посылать ко всем чертям излишне любопытных служанок.
Она сделала глубокий вздох, чтобы прийти в себя, и в тысячный раз, вытянув пальцы левой руки, посмотрела на кольцо. Она его не сняла, но ей казалось, она чувствует надпись, выгравированную с внутренней стороны кольца: «Розанне от Гуидо». Подарок восемнадцатилетней давности. Ее день рождения пришелся на один из тех коротких моментов, когда Гуидо начинал верить, что наконец-то счастье ему улыбнулось, — и только лишь потому, что в кармане у него завелось немного лишних денег. Бедный Гуидо!
— Бедный Гуидо, — еле слышно повторила она уже вслух и инстинктивно сжала кулаки. Она не чувствовала ничего, кроме ненависти, смертельной ненависти. Ни горя, ни жалости к убитому — ничего! Ее не пугали ни неприятные хлопоты, ни надоевшие допросы. В душе у нее была только ненависть к тем, кто убил ее несчастного, невезучего мальчика. Кому-то он казался хитрым? Ловчилой? Бездельником? Никто не знал, что он просто был еще совсем мальчишкой. «Послушай, Роза, на этот раз я устроюсь. Вот увидишь». Она никогда у него не спрашивала, как, где, зачем и почему. Даже в детстве она не задавала ему никаких вопросов. Ему нравилось строить из себя этакого парня себе на уме, ни с кем не откровенничать, а уж меньше всего, конечно, с девчонкой. А кроме того, разве не он был старшим? Он мог позволить себе так к ней относиться. «Правильно делаешь, что не задаешь вопросов», — однажды похвалил он ее, когда они пошли вместе в кино. В скупой похвале содержалось важное указание, и она запомнила его на всю жизнь.
Эта идиотка с идиотской чашкой в руках уставилась на нее — служанка вся дрожала от желания продемонстрировать свое сочувствие.
— Что? Уже готово? — злобно пробурчала хозяйка. Все они проворны, только когда не надо работать. А так жди три года, пока подойдет к телефону.
— Поставь там, да поживее!
Розанна Паскуалетти подождала, пока обиженная женщина вышла, оставив за собой открытую дверь. Если хочет, может хоть совсем уйти. Эта свинья Россетти, немного для приличия выждав, принялся теперь лапать и ее. Пусть убирается.
