И вот... Это было на четвертый день после крестин, когда в доме перебывало уже полдеревни и последние гости дожевывали остатки еды... Я бесцельно плелся по темневшему лесу и услышал вдруг писк. Он был не протяжным, не жалобным, а смятенным, прерывистым. Так плачут птицы в предсмертье. Я бросился к месту, откуда исходил этот звук, и увидел кровавую сцену. В капкане бился глухарь, а какой-то маленький гадкий зверенок, оскалив непомерно большущие зубы, пытался достать его когтистою лапой...
Мне все равно было, кто съест глухаря - мальчишка ли, поставивший эту ловушку, или зверь, который перехитрил человека, - но картинка эта была не по мне. Я поднял какую-то жердочку и хотел закрыть ею щель. И тут разъяренный зверек, приняв меня за соперника, впился мне в руку...
Прошло много лет, прошла целая жизнь, а на ладони, которую зверь тогда прокусил, есть до сих пор след. Но еще больший след остался в душе от всего, что за этим укусом последовало...
Я вбежал в избу, запачканный кровью. Какая-то женщина обмыла мне руку настоем наговорной травы, которую она нарвала на погосте, а Ольгина мать посыпала рану порошком из каких-то толченых растений и начала перевязывать ее чистой тряпкой.
Вдруг Меченый, который до сих пор молча за мной наблюдал, грубо оттолкнул женщин в сторону, схватил мою руку и поднес ее к свету свечи. На руке было четыре синих прокуса.
- Антиева печать! - объявил Меченый со зловещей торжественностью.
Ольга пронзительно вскрикнула, а мужчины, словно по уговору, стали вдруг подниматься.
- Да будет тебе выдумывать! - бросила зятю Ольгина мать, но тут же замолкла, всплеснула руками и посмотрела на меня полными сочувствия и страха глазами.
Миша Онуфриев поперхнулся, хотел что-то сказать, но не сказал. Мужчины начали медленно выходить из избы. Они шли на совет...
Я оцепенел. Страх начал разливаться по членам и сковывать их.
ВЕРЕВКА
Кто-то стоял у окошечка моего закутка и не решался стучать.
Это мог быть только Онуфриев. Я выбрался к нему тихо, как мышь.
- Тш-ш! - приложил он руку к губам.
Мы прошмыгнули на огороды и скрылись в лесу.
Здесь меня ждали малица, ушанка, унты.
- Надевай! - сказал он.- Быстро! Не думай!.
Я стал лихорадочно натягивать малицу, она не хотела влезать.
- Не могу! - сказал я.
- Моги! - приказал он.
Онуфриев дрожал не меньше, чем я.
- Теперь турку! - он надел мне на плечи ружье и всыпал в карман охапку патронов.
Но я сделался в этой одежде неповоротлив, как пень, и понял, что не пройду так и сотни шагов.
