Он смутился, глубоко задышал. Потом ответил не сразу и глухо:
- Животных не казнют. Их стреляют и режут. А это не конь был... Только забрался в коня... Отца затоптал... И господь приказал его на мученье...
Я стал расспрашивать о способе казни. Он не скрыл ее безмерной жестокости:
- Повязали веревкой и отдали его мошкаре... Чтоб задушила. В уши, в нос и в глаза... Хвост и гриву срезали, чтоб не отмахивался... И текла его кровь, как из сердца у отца моего... В успокоение души и во славу...
Мы помолчали.
- И вы, значит, уверены, что беса убили? - спросил я после паузы.
- Мы такое слово не говорим.
- Но уверены, что он существует?
Он помолчал, потом сказал:
- Вы свое знаете, а мы свое.
Я решил схитрить:
- Но если вы считаете ваше знание правильным, то должны стараться другим доказать его.
- Нет,- ответил он примирительно,- мы к нашему чужих не склоняем.
- Тогда, значит, плохо веруете,- сказал я, чтобы вызвать на спор.Древние христиане ходили - вещали.
Он подумал и возразил:
- У него солдаты с ружьями-пушками, а у нас только крест христианский.
- Значит, креста вам недостаточно, чтобы защищать свою веру?
Он удивленно взглянул на меня и ответил совсем непоследовательно, очень медленно и без задора:
- Защищать? А правильной вере зачем себя защищать? Это тому надобно, кто его защищает...
Это было сказано тихо, но так убежденно и просто, что мне стало вдруг жутко.
Что-то бездушное, нелюдское послышалось в этих словах... Тихий, боявшийся надуманных призраков, нехитрый в споре, знавший вообще мало слов человек, который согнулся сейчас над резною игрушкой и не глядел на меня, был и слабым, и разнузданно-сильным... От него вдруг повеяло неотвратимым...
Это чувство погнало меня назад в свою спаленку. Ведь больше идти было некуда... Я клял этот бестабачный и добродетельный быт, который вытравил в людях даже потребность общаться. Идти к Мише Онуфриеву? Но он занимал одну комнату в доме у тестя, в ней пахло пеленками, играли дети, возилась по хозяйству жена... Зайти к кому-нибудь на огонек? Но я уже убедился, с каким дружелюбием встречали меня сохатовцы днем. Вечером они будут еще подозрительнее. Ведь это ни на кого не похожие люди... Нелюдимы, выросшие в таежном затворничестве... Мой приезд - небывальщина, но им нелюбопытны диковинки. Во всякой другой далекой деревне меня окружали бы на улице, зазывали в дома, и я уставал бы отвечать на расспросы. Здесь же людям нет дела до прочих людей на земле.
