От всех этих мыслей я стала очень волноваться, и сердце у меня заколотилось, как бешеное, и даже, как мне показалось, немножко заболело. А ведь у меня до сих пор ни разу в жизни не болело сердце. Вот они какие, любовь и ревность!
Пришли Володя и Фома. Веселые и самодовольные. Они сумели изготовить для Валентина Павловича какой-то особый хирургический инструмент. Он предназначен для сшивания мелких кровеносных сосудов.
Я так этому обрадовалась, что Наташа сказала:
— Тебе что — сию минуту будут сшивать твои кровеносные сосуды?
Володя посмотрел на нее недовольно. Ему эта шуточка не понравилась.
Наверное, Володя в самом деле ходит сюда из-за Наташи, но Фома, сегодня, во всяком случае, пришел к нам не из-за Вики, и не из-за Юльки, а из-за меня. Так он и сказал:
— У меня, Оля, к тебе важный вопрос.
«Оля» Фома произносит с мягким знаком. Я думаю, это не потому, что он не умеет сказать мое имя иначе, а просто ему так больше нравится.
Вообще-то Фома хорошо говорит по-русски, и свое знание языка объясняет так:
— Маяковский писал: «Да будь я и негром преклонных годов, и то, без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин». Но молодым неграм русский язык еще нужнее, чем старым. В Анголе — революция. Язык Ленина — язык революции.
Фома, а правильно Томаш, из Анголы. Он негр из племени амбунду из села Кашикане района Иколо-и-Бенго. Я осведомилась:
— Какой вопрос?
— Ты Шевченко любишь?
— Люблю.
— Правильно. У нас в Анголе был свой Шевченко. Нету.
— Ты имеешь в виду Агостиньо Нето?
— Да. У вас говорят его имя по-испански. А у нас его называют Агуштинью Нету. И он не только руководитель нашей революции. Он еще лучший наш поэт. Это все равно, как если бы ваш Шевченко не только написал «Кобзарь», но еще бы стал во главе украинского правительства. Я перевел на русский стихотворение Нето. Самое любимое. Прозой. Ты сумеешь по этому переводу написать стихи?
— Не знаю. Я еще никогда не пробовала. Прочти сначала.
Фома вынул из кармана сложенный лист бумаги, развернул его и стал читать:
Я здесь с тобой, друг Мусунда,
Я здесь с тобой.
С твердой победой твоей радости и твоей совести…
— А потом, — перебил себя Фома, — идет строка уже не на португальском, а на кимбунду. Это язык племени. «О, ой, калунга, уа му бангелэ!» Это, понимаешь, как бы поговорка. Как бы такой призыв. Это значит «Смерть нас не поймает». Ну, вроде, как по-русски — «Черт нас не возьмет». И дальше:
