Я не знаю, почему Олимпиада Семеновна догадалась, о чем я хочу, но не решаюсь спросить. Может быть, по глазам? Но она прервала себя, покачала головой:
— Нет, ранение у него оказалось, к счастью… или к несчастью? неопасным. Вернее, не очень опасным.
— Как это — к несчастью?
— Мы приехали в Уфу, в дороге мы много разговаривали, потом переписывались, он присылал мне свои новые стихи. Его вылечили. По состоянию здоровья он должен был продолжать службу в тыловой части. Но он был поэтом. И сумел добиться, сумел убедить врачей и начальство отправить его во фронтовую часть. И погиб уже в конце войны, в Венгрии, в боях на озере Балатон. Я никогда не была в Сталинграде, но в Венгрии на озере Балатон побывала. Совсем недавно. В прошлом году. Там теперь курорт.
— А стихи? — спросила я. — Что с его стихами?
— Они изданы, Оля. Маленькая такая книжечка. У меня есть несколько экземпляров. И я тебе ее подарю. Сейчас же.
Олимпиада Семеновна ушла и вскоре вернулась с маленькой тонкой книжкой в бумажном переплете голубого цвета. Я раскрыла обложку. Четко и крупно там было написано: «Оле Алексеевой на добрую память об Августе Иванове». Но дата была не сегодняшняя. Олимпиада Семеновна надписала мне эту книжку несколько дней назад.
Когда Олимпиада Семеновна ушла в соседнюю палату, — сквозь окно в стене было видно, что девочки машут руками, что-то у них там случилось, — Вика прищурилась и сказала своим негромким, сипловатым красивым голосом:
— Три ха-ха! Эта старая мымра туда же лезет.
— Куда? — не поняла я. Я сразу даже не поняла, что это она об Олимпиаде Семеновне.
— В воспитатели. Это ведь она не тебя, а меня воспитывала. Для меня всю эту бодягу разводила.
Ну, знаете!.. Олимпиада Семеновна, действительно, разговаривала чуть громче, чем обычно, так, что Вике, отвернувшейся к окну на своей кровати, все было слышно.
— И замуж она не вышла, — зло прищурившись, продолжала Вика, — не потому, что поперек себя толще, а потому, что решила быть верной до гроба. С этой своей хорошенькой шейкой.
— Как ты можешь? — мне хотелось заплакать от злости и бессилия. — Что ты выдумываешь? И совсем она не была толстой, раз этот поэт сказал, что у нее шейка, а не шея. Поэты в этом понимают. Я имею в виду — в словах. И толстых тоже иногда очень любят. Да и при чем здесь это? Ведь он погиб на фронте!
— Погиб, — согласилась Вика. — Только я не хочу, чтобы мне тыкали в нос всю эту верность, и всю эту чистую, невинную любовь, и весь этот треп. Ты — как Юлька. — Юлька смотрела на нас во все глаза. — Ты, как она, ничего не понимаешь. Но ты еще вырастешь и узнаешь, что такое любовь, и какая она на самом деле.
