.), то я обязательно прочту друзьям-товарищам стихи об острове Голодае Бориса Моисеева, сына путевой обходчицы из Луги, известинца, депутата Госдумы первого созыва перестроечных времен:
Друзья мои, святые негодяи,
Какая нонче в сердце молодьба!
Не все мы родились на Голодае,
но Голодай нам общая судьба.
И непременно лосевские «Двенадцать коллегий» (элегию в трех частях, как определил сам поэт и будущий эзоповед):
Дом, именуемый глаголом – «лгу»,
пустынных волн стоял на берегу
и вдаль глядел. Пред ним неслись «победы»,
троллейбусы, профессоры, народ,
красавицы и наоборот,
и будущие эзоповеды.
За чтенье на картошке «Also sprach…»
Ах, некогда мне было там sehr schwach.
Я там узнал, что комсомол неистов,
что, что бы я им там ни плел, козел,
из этих алкашей и онанистов
со мной никто б в разведку не пошел,
что я – змея, побег дурной травы,
что должен быть растоптан и раздавлен.
Но тут примчался папа из Москвы,
просил, и я был, так и быть, оставлен.
Негодующее (впрочем, довольно вяло) комсомольское курсовое собрание – его приказали провести университетские комитет комсомола и партком – прорабатывало Льва Лифшица за чтение на картошке в самом начале первого курса, в сентябре 54-го книги Фридриха Ницше «Also sprach Zarathustra» («Так говорил Заратустра»). Читал Ницше не один Леша, мы с его помощью приобщались тогда к философии героического, управляющего собой человека, растущего ввысь, способного превышать самого себя. «Господи, – подумал я, игравший Сатина в школьном спектакле “На дне” в выпускном десятом классе в Петрозаводске, – как же это близко горьковскому “Человек – это звучит гордо!”» Обличители Леши, привезшего на картошку книгу Ницше из отцовской библиотеки, шили ему пропаганду фашизма!.. Дубинноголовая коммунистическая идеология связывала сверхчеловека Ницше с Адольфом Гитлером, считая фюрера Третьего рейха чуть ли не наследником по прямой гениального философа, бесстрашного автора бессмертных трудов – «Человеческое, слишком человеческое», «Веселая наука», «По ту сторону добра и зла»…
Полутора годами раньше, пока еще был жив Сталин, за чтение (и пропаганду!) Ницше Леша мог бы загреметь в те самые лагеря, где конвоиры ставят зэков на все четыре. Но времена менялись, и будущий эзоповед отделался легким испугом, чему немало способствовал не только папа, но и Боря Моисеев, чья реплика на собрании: «Много шума из Ницшего» вызвала безудержное веселье аудитории, оторопь комитетчиков и окончательно превратила судилище в балаган, что не позволило расправиться с нашим однокурсником, пережившим, правда, несколько неприятных часов, иначе бы он не написал, что ему тогда было «зер швах», очень плохо.
