Она обняла меня, прижалась, а я подумал, что все это до боли знакомо. Знакомо каждому.
Мы обжигаемся. Рано или поздно, каждый сталкивается с ситуацией, которая меняет нас, делает нашу кожу грубее, а самих жестче, заставляя разочароваться в людях и мире вокруг. Обжигаясь, мы теряем веру в добро, в то безмятежное, что хранится в детях, в их глазах, в которых есть та самая искра доброты, безмерной и такой же беззащитной. А обжегшись, загрубев, мы обжигаем других.
И мир движется по спирали, в которой люди как доминошки – один обжигает другого, тот третьего, и так до самого конца, пока последний не обожжет первого, еще сильней, еще беспощадней, еще страшнее.
Уже не вспомнить, кто начал первым, кто легким движением, осознанным али нет, столкнул ту самую доминошку со стола, тем самым ввергнув мир в постоянную спираль мотыльков. С той лишь разницой, что мотыльки летят на огонь по желанию; к людям же огонь приходит сам.
И тяжело остаться хотя бы немного, хотя бы на мгновение тем, кем мы были до столкновения с огнем, до того, как обожглись. Верить в то, что следующий шаг окажется верным, приведет к единственному месту на земле, где горящее домино останется позади, во тьме обмана, предательств, измен. И с каждым ударом встать с колен, подняться, осмотреться, – все сложнее.
Тех, кто встаёт, все меньше. Тех, кто лежит, всё больше. Выбор всегда есть. Но всё чаще нам приходится выбирать меньшее из зол. И когда-нибудь меньшего не останется.
– Ты хороший, Андрюш…
– Поэтому ты меня и любишь.
Аня поперхнулась, чуть отстранилась, уставившись на меня недоуменным взглядом.
– Я не говорила такого…
– Сказала.
– Когда?!
Я поднял ее на руки, поцеловал в шею и прошептал на ухо:
– Двадцать минут вперед.
***
Я всегда любил летний рассвет. Здесь, в этой квартире, где только наступает пора очередного холостяцкого витка моей жизни, наблюдать за тем, как светлеет небо где-то там, на краю земли, более чем удобно. Широкий подоконник, почти полная пепельница, почти пустая бутылка виски. Сна ни в одном глазу, хотя уже шесть утра, а день, вечер и ночь в особенности выдались тяжелыми. И вроде бы не в поезде, не в тамбуре, но все как в песне у Павла Воли – что-то типа одиночества и мысли. Мысли в твоей голове…
Люблю рассвет. Не знаю, что именно снимает с нас маски – виски в крови, усталость в ногах или опустошение в душе, – но мне нравится этот момент. Когда можно побыть собой, пусть немного высокомерным, однако знающим цену себе, своим знаниям, навыкам, опыту. И потому порой так хочется послать нахер всех: позеров, лицемеров, девушек, которые меняют любовь на сумочку от Louis Vuitton, парней, которым папа наконец купил Cayenne Turbo и можно теперь понтоваться. Послать нахер тех, кто растопил наши сердца только для того, чтобы потеряться с гудками на линии и холодными словами "Абонент временно недоступен". Нахер тех, кто улыбается в лицо, а за спиной изливается желчью. И такое чувство, что когда пошлешь всех нахер, останутся единицы или – что вернее – не останется никого.
