Поселившись в «Медведе» и пообедав в одиночку, я переоделся и пошел на итальянскую серьезную оперу, которую герцог устроил бесплатно для публики в прекрасном театре, который повелел для этого соорудить. Он был в кругу, перед оркестром, окруженный своим двором. Я сел в ложе, в первом ряду, один, обрадованный возможностью послушать без помех музыку известного Юмелла, которого герцог держал у себя на службе. Ария, исполненная знаменитым кастратом, доставила мне много удовольствия, и я зааплодировал. Минуту спустя ко мне подошел человек и заговорил со мной по-немецки, грубым тоном. Я ответил ему четырьмя словами, смысл которых означал: я не понимаю по-немецки. Он отошел, и подошел другой, говоря мне по-французски, что когда суверен в опере, не разрешается аплодировать.
– Что ж. Тогда я приду, когда суверена не будет, потому что, когда мне нравится ария, я не могу не поаплодировать.
Дав такой ответ, я пошел вызывать мою коляску, но ко мне подходит тот же офицер и говорит, что герцог хочет со мной говорить. Я иду с ним в круг.
– Вы Казанова?
– Да, Монсеньор.
– Откуда вы приехали?
– Из Кёльна.
– Вы первый раз в Штутгарте?
– Да, Монсеньор.
– Рассчитываете ли остановиться здесь надолго?.
– Пять или шесть дней, если позволит Ваше Величество.
– Столько, сколько захотите, и вам также позволено аплодировать.
Следующей арии герцог аплодировал, и все поступили так же, но ария мне не понравилась, и я остался спокоен. После балета герцог направился отдать визит своей обрадованной фаворитке, я увидел, как он поцеловал ей руку и затем удалился.
Офицер, который не знал, что я с ней знаком, сказал, что это Мадам, и что, имея честь говорить с принцем, я могу также пойти поцеловать ей руку в ее ложе. Мне пришло в голову ответить, что я полагаю возможным для себя уклониться от этой чести, потому что она моя родственница. Необъяснимая ложь, которая могла принести мне только неприятности. Я увидел, что он удивлен, он оставляет меня и идет в ложу моей родственницы, которой сообщает о моем появлении. Она поворачивает голову и подзывает меня веером. Я иду к ней, смеясь про себя над дурацкой ролью, которую должен играть. Едва я вхожу, она подает мне руку, которую я целую, называя ее кузиной. Она спрашивает, сказал ли я герцогу о нашем родстве, я отвечаю, что нет; но она берет это на себя и приглашает меня обедать к ней завтра.
По окончании оперы она уходит, и я иду делать визиты танцовщицам, которые переодеваются. Ла Бинетти, моя самая старая знакомая, при виде меня встает, преисполненная радости, и просит меня обедать у нее каждый день. Скрипач Курц, который был моим товарищем по оркестру Сан-Самуэль, представляет мне свою дочь, невероятно красивую, говоря хозяйским тоном, что герцог ее еще не имел, но какое-то время спустя это проделает и полюбит ее; она подарит ему двух малюток; она создана, чтобы внушить ему постоянство, потому что сочетает красоту с умом, но сейчас герцог нуждается в переменах. После Курца я вижу малютку Вулкани, которую узнал в Дрездене; она меня удивила, представив своего мужа, который бросился мне на шею. Это был Баллетти-младший, брат моей изменницы, мальчик, исполненный таланта и ума, которого я безумно любил. Все знакомые обступили меня, и тут пришел офицер, которому я представился как родственник Гарделлы, и рассказал компании всю историю; но ла Бинетти ясно и четко заявляет, что это неправда, и смеется мне в лицо, когда я говорю, что она не может этого знать, чтобы обвинить меня во лжи. Ла Бинетти, дочь гондольера, как и та, находит, что я должен отдать ей приоритет, и она, быть может, права.
