— Кайова… — она нервно облизнула губы. — Я даже не знаю твою фамилию.
— У меня нет фамилии, — он отвернулся от нее, наклонился и вытащил из шкафа тефлоновую сковородку.
— Каждый человек имеет фамилию, — сказала она, качая головой в недоумении. — Как же ты получил номер социального страхования, чтобы устроиться на работу?
— Невинность так освежает, — сказал он.
И, черт возьми, его голос не изменился. Неэмоциональный. Спокойный. Она начинала ценить своего брата все больше и больше.
— Что ты хочешь этим сказать?
Она скрестила руки над грудью, в основном, чтобы скрыть свои снова затвердевшие соски. Он продолжал смотреть на них. Все-таки скрыть их таким образом было не лучшей идеей.
— Я имею в виду, мисс Мэрион, что если вы вращаетесь в правильных кругах, или, если честно, в неправильных кругах, вы можете позволить себе закрывать глаза на целую гребаную кучу вещей. У меня есть десяток фальшивых удостоверений личности, номеров социального страхования и паспортов. Все с незаконно присвоенными фамилиями. Но у меня нет моей собственной фамилии. Семья моей матери отказалась мне ее дать, а отца любому из Пород найти очень тяжело. Поэтому я остался без фамилии.
— Но школа… свидетельство о рождении… — она покачала головой. Это было невозможно.
— Я учил себя сам, почти всему.
Кайова наполнил сковороду беконом, положив мяса столько, что хватило бы им обоим с лихвой.
— Мой дед прятал меня в горах после того, как меня отлучили от матери. Когда я стал старше, он оставил меня там, чтобы я заботился о себе сам. Но у меня всегда были книги. Телевизор. Я не был лишен цивилизации.
Аманда моргнула в шоке.
— Это не детство.
— Я и не был ребенком, — он снова посмотрел на нее, его взгляд ничего не выражал. — Я был животным, мисс Мэрион. У деда не было выбора, кроме как защищать меня, потому что этого требовала его честь. Его кровь течет в моих жилах, нравится ли это ему или нет. Он сделал все возможное.
В его голосе звучало смирение. Без сожаления, без упреков, без гнева или боли. Просто смирение.
— Ты не животное, — отрезала она, дрожа от шока при мысли, что кто-то мог обращаться с ребенком так жестоко. — Я же сказала, что мне жаль. Я… — она испустила тяжелый, глубокий вдох. — Я испугалась, Кайова. Я отреагировала, и это было неправильно.
Он уставился на нее долгим взглядом, прежде чем отвернуться, проигнорировав ее слова, как будто это не имело значения.
Боже, ей становилось все тяжелее. Желание в теле Аманды все росло и росло.
