Я вспомнил херсонское кладбище, на котором кто-то содержал в порядке чужие могилы. Мама редко ходила на Даниловское кладбище, на могилу своих родителей. Меня она никогда туда не брала, я знал лишь с ее слов, что надгробную плиту украли. Когда мама так внезапно умерла, помочь найти место могла только Юля, Мишина жена. Она, правда, сомневалась, вспомнит ли. Однако нашла. Когда мы с ней, отыскав все, что хотели, пошли по дорожке к выходу, она вдруг сказала, неопределенно показав рукой в сторону: «А там где-то мой сын похоронен. Но я сейчас, наверно, не найду это место», – и улыбнулась виновато.
От бабушки осталось много фотографий, подаренных ей в молодости друзьями и подругами. На некоторых надписаны незнакомые мне имена, на некоторых – нет и этого. Я храню их целую папку – выбросить рука не поднимается. Жили же люди. Может, это единственное, что от них осталось. Я выброшу, и на этом свете не останется вообще ничего от когда-то живших, любивших, писавших: «На память милой Тане от любящей Т. Вспоминай Туську хоть иногда».
То, что я пишу, и есть попытка еще хоть на сколько-то отсрочить забвение. Пусть живут здесь. Вдруг кто-то прочтет.
Когда доктор Штих поселился на Банковском, вся квартира воспринималась семьей как своя, общая. Поэтому то, что в комнаты, выходившие в переулок, не заглядывало солнце, не играло большой роли: другие помещения, через коридор, оно освещало весь день.
После окончания гражданской войны быт постепенно налаживался. Оставшихся в живых «лиц непролетарского происхождения», ставших советскими служащими, перестали брать в заложники и выгонять с занимаемой жилплощади, однако институт прописки приговорил людей к тому жилью, которое они занимали на момент его введения. Огромная, но темная гостиная стала жильем Шуры с женой, Миша занял светлую комнату напротив, поменьше. Состарившиеся родители – Лев Семенович и Берта Соломоновна – поселились в бывшем кабинете: частной практике пришел конец. Нюта жила в маленькой узкой комнате в конце коридора. Половину ее занимал рояль: Анна Львовна зарабатывала на жизнь музыкой, инструмент дома был необходим.
Однако ленинское письмо не могло защитить квартиру от уплотнения на веки вечные. Как известно, социализм – это учет и распределение, поэтому с развитием советского уклада жизни в стране утвердили нормы жилой площади, полагавшейся на душу населения. После этого в квартиру стали вселять новых жильцов – уже по закону. А у Штихов лишние комнаты отбирали. Но хорошо известно и то, что чем больше в России придумывают строгих правил, тем больше изобретают исключений из оных. Поэтому на всякую бумажку у нас можно найти другую бумажку – и дедушка получил на работе довольно внушительный документ следующего содержания (честное слово, заглавных букв я не прибавлял, так в подлиннике):
