Еще помню брестский вокзал. Здесь было немноголюдно, чуть чище, чем в Краснодаре. Какая-то бабушка в углу торговала семечками. Два солдата в новеньких, только что снятых с новобранцев, шинелях курили, дожидаясь своего поезда. Хотелось есть, но несвежие пирожки и мятые пирожные в вокзальном буфете продавались только за «зайчики».
Последнее, что я запомнила здесь: пьяный таможенник, осматривавший мой багаж. Он не стал особенно ковыряться. Дыхнув мне в лицо перегаром, принял на веру, что ничего запрещенного я не везу.
А потом была Польша. На варшавском вокзале задерживаться не хотелось. Еще в Бресте мне рассказали, что здесь полно бандитов — русских, украинских, белорусских, чеченских. Поляков они не трогают — охотятся за соотечественниками.
Варшава — полурусский город. Родную речь тут слышишь на каждом шагу, и почти все поляки понимают по-русски. Здесь чище, чем в России, ухоженней. Улицы и дома имеют более европейский вид. В магазинах — совсем, как в России до революции, говорят «добрый день» и «что вам угодно?» Глядя на эти аккуратные домики в западно-европейском стиле, я не могла понять — зачем это поляки куда-то еще и уезжают…
Летовский авиалайнер, перечеркнув океан, за восемь часов доставил меня на североамериканский континент — в страну, где я не была никогда раньше, и которая должна была стать теперь моей новой родиной.
В аэропорту «Пирсон» меня встречали вежливые негры — таможенники. Иммиграционный чиновник долго и с любопытством глядел на мой «landed immigrant», словно бы не решаясь попробовать его на зуб и тем убедиться — не сама ли я его напечатала.
Когда очутилась на улице, моросил дождь, придавая всему какой-то серый, унылый вид.
— Лена! — Услышала, вдруг, откуда-то сзади.
Я обернулась. В четырех шагах от меня стоял Дима — мой кузен. Я сразу его узнала, хотя видела всего один раз — лет одиннадцать тому назад. Эти годы страшно изменили его: он и не повзрослел даже, а как-то постарел похудел, осунулся. У него был вид человека, который успел уже все испытать и все увидеть, и который не ждал теперь от жизни ничего хорошего. Ему не было еще тридцати, но выглядел он на все сорок.
Мы обнялись и поцеловались по-родственному. Перед отъездом я написала Диме, что приезжаю, но, честно говоря, не ждала, что он будет встречать меня в аэропорту.
Дима поднял мои чемоданы и потащил их куда-то, сказав, что отвезет меня на своей машине. Но в этих его словах я не услышала какой-либо гордости или самодовольства. Подойдя ближе, поняла — отчего. У бордюра, в сторонке, стоял старый пошарпанный «шевроле» с треснувшим передним стеклом и большой вмятиной сзади.
