– Эмми, я хочу знать: весь этот маскарад для меня?
– Не для тебя, а от тебя, – она начала смеяться, а он ощутил, как легкий холодок кусает спину. – От тебя, слышал? От твоих рук, глаз, слов. Иначе мне не спрятаться.
– А от крыльев, от полета? Или со своим Ангелом ты не играешь? Хотя, я не поверю в то, что ты смогла бы не играть, Эмми, не поверю.
– Ну уж тебя упрекнуть в нечестности было бы просто преступлением. Ты погано играешь, ты погано дерешься, и… И…
– Ну! Говори! Хотя бы раз выложи всю правду!
– Я жалею, что встретила тебя!
– А о нем жалеешь? – сказал он несколько тише.
– Не твое дело, – Эмми четко выговаривала каждый звук, казалось, ее рот был сделан из жести, из тонких серых звенящих листов. Вся она медленно стекленела, плавно обезображиваясь.
– Как ты можешь любить его? Как ты можешь менять меня на него?
– Менять, – шипел пластичный язык, изгибая слова, а горло тянуло их словно песню, обрывая на середине, как крыло у мухи. – Меняют вещи.
– Так нельзя! Как глупо говорить на разных языках, ведь я совсем не понимаю тебя.
– Купи словарь. Все просто, Удо, все проще, чем ты себе вообразил.
– Я не вообразил, я люблю тебя.
– А я тебя не люблю, – ее лицо перестало что-либо выражать, только губы как будто машинально уронили эту фразу. – Я не люблю тебя, и этого никогда не случится. Я не хочу взращивать в себе то, что совершенно не собирается прорастать. Достанет сил остаться, – я скажу спасибо. А если нет, – то тебя я не знала. Ты хороший, но я тебя не люблю.
– Ангел? Он виноват?
Эмми молча наливала себе кофе.
– Ангел, Эмми? Ангел? Ответь. Не мучь меня. Я имею право знать, кого полюбила моя девушка.
– Не твое дело.
– Знай, если он посмеет прийти сюда еще раз, я обрежу ему крылья.
– Я их сама обрежу. Себе, – она как-то неуверенно махнула рукой в направлении двери, тем самым прося Удо уйти.
– Эмми, все кончено?
– Разве что-либо начиналось?
– Мне уйти?
– Не смей перекладывать на меня всю ответственность за принятые тобой решения, я и сама прекрасно умею это делать. Нужно было уходить тогда, когда собирался. Той ночью, помнишь, ты вложил в мои руки письмо. Ты сам пожелал стать автором своего прощания. И ни к чему сейчас прибегать к речи. Ведь вам двоим проще общаться со мной заочно. Так что решай сам.
Он вышел из комнаты: готов был кидаться на стены, пробивать их до дыр своими кулаками, пачкать их белизну подошвами ботинок. Он вышел на улицу, сел на крыльцо и достал из кармана сигарету. Она была выпотрошена лишь на половину. «На самую лучшую».
