Поезд уносил пьяного Козлова в секретные дали, и сам Козлов, почёсывая гнильцеватое межпальцевье, вспоминал сладкие крики «пиши!», чердак с красавицей Соней, притворно стонущей на соломе, слюни целовавших селян и слёзы той же Сони вместе с Клавой, Машей, Ниной, Таней. Смотрел из окна вагона Козлов на огоньки деревень, засыпанных снегом, и смотрел на будущее сквозь оные огни весьма мрачно.
Сразу после присяги и до конца службы увели его на разгрузку вагонов. Уголь, щебень, брёвна мелькали в его глазах все три года почётной обязанности; лишь изредка, желая поскучать, он отдыхал в карцере. Положение вещей заставляло начальство читать вслух о подвиге минёра или о вездесущем Иванове, вынесшем из горящего дома швейную машинку. Гениальный фильм «Чапаев» он просмотрел 24 раза. В свободные от виновности и сна секунды возвращался к своему дому и питался наивными воспоминаниями, схожими до зевоты; сколько раз он раскаивался в том, что когда-то… Не важно, что под этим понимать: утопленного котёнка, недопитую водку… – «когда-то» становится всё ненавистнее и, быть может… – многоточие помогает и в этом случае.
…
…
Не вернулся Козлов в Козловку. Щупая зловоние Обводного канала, вспоминал он свой первый день в Питере. Допоздна шлялся по набережным и с затаённым дыханием считал мемориальные доски.
До начала работы на стройке, где Козлов определился подсобником, оставалась неделя. В общежитии скучно, всестенно расклеены плакаты о чесотке, гриппе и надписи, подписи, записи: никотин – яд, водка – яд, здоровье каждого – общественное достояние, одна папироса уносит 23 минуты жизни, и перл заботливого таланта: быть здоровым, сильным, смелым хочет каждый человек, в этом вам всегда поможет рыба – серебристый хек! Холодное казённое бельё в чужом доме склеивало воспоминания о селе, о звоне колокольчиков возвращавшейся с лугов скотины. Козлов ознакомился с «колыбелью», побывал на «Севильском цирюльнике» и на канареек в чужих окнах подивился. Вспоминал он ещё и то, как сквозь сентябрьский ливень в подворотню, где он курил, через Мойку, из распаренной залы долетал до его простых чувств неведомый аккорд, и сквозь ливень, опять же, видел он чуть взмыленные в танце пары, победившие в неземном туре загадочного вальса; как из окна усталого трамвая видел простое житейское кино: люди в подтяжках играют в домино, женщина спит перед телевизором, школьник, прикладывающий грелку к ногам деда (живого ли теперь), двое с бессонницей, шкафы, шкафы, на них чемоданы, на чемоданах пакеты, на пакетах… трамвай завернул… мелькали и пустые гостиные с багетом и тарелками на стенах, дог в окне, девочка из мрамора: бюст живой, – сп
