Роскошный авто красного цвета остановился. Перед особняком с фасадом, расчленённым горизонтальными, по этажам, карнизами, вертикальными, связывающими оба этажа, пилястрами; иногда края замкнуты выступающими на фасадную сторону ризалитами, или же линия эта прерывается сталактитовыми нишами балконов; перед особняком цветочный узор; кипарисы, обвитые гирляндами роз, широко раскидывающие крону деревья с плодами запретного вкуса; вырастающие из ваз букеты; среди ветвей и цветов птицы; по бокам и внизу, в геральдической зеркальной композиции – львы, газели, павлины; встречается и фигурная живопись: в нишах женщины в высоких тиарах, с цветком в руке, на потолке – гурии в красных шароварах, с ниткой жемчуга в волосах, фризы со сценами войны и охоты; есть также и несколько мозаичных портретов Артемиды; перед особняком – я не забыл – остановился авто. Над газонами порхали в изобилии бабочки, что было вовсе не удивительно, ибо полыхало в полном разгаре лето, уже положившее лёгкий загар на лицо молодого человека в белом костюме. Он ловко выпрыгнул из спортивного авто и с сак-вояжем в одной руке (такие сак-вояжи, несомненно, любезная читательница видала, путешествуя по Югу или пребывая на Водах), а в другой – мы всё ещё говорим о молодом человеке – с букетом шикарнейших роз, не менее роскошных, чем и день, и авто, стоявшие на дворе, прошёл в самоё особняк, выказав в нескольких шагах, сделанных по молодому гравию, изысканность манер и блестящую образованность, приобретённую, естественно, в лучших университетах. Дверь не скрипнула. Я подошёл к двери, разорвал вышенаписанное и начал рассказ снова.
Лес восторженно наблюдал в прозрачном озере собственное отражение. Мне захотелось глубоко вздохнуть и запеть, и я запел нечто родное и близкое, чуть путая слова. Я шёл по таинственным дебрям, любуясь то незаметными цветами, то скромной кочкой; прислушивался к струению смол, обняв еловое тело. Вечером руками наловил форели и под гитару пел о далёких странах, об отважном капитане и о верных глазах. Около весёлого и яркого костра насытился жирной и ароматной ухой; затем, свинячье ухо из всех наисвинейших, захрюкав, вспомнил о долге писателя, об умном читателе и быстренько набросал план.
