На Финском посёлке рядом с площадью, ближе к коллектору, был синий хлебный ларёк на шаткой основе. Очередь за хлебом часто занимали с вечера, писали номера на ладонях и периодически уходили домой. Если это было летом, то чаще всего взрослые посылали следить за очередью нас, детей. Порядок в очереди наблюдался только до прихода либо фуры-автомашины с хлебом, либо конной фуры (на какой стал работать мой папа, так как плотничать дальше ему не давали полученное на фронте плоскостопие и радикулит, приобретенный на работе в сыром котловане).
Но как только подъезжала машина, стоящие сзади начинали давить на передних, чтобы кто-нибудь не «пролез без очереди». Ларёк от такого напора начинал шевелиться и сдвигаться с бетонной подушки.
При таком напоре самые слабые буквально выдавливались из очереди. А в это время машина «пятилась», чтобы разгрузиться. И вот однажды, когда женщина, далеко отставив под углом ноги, пыталась «вдавиться» обратно на своё место, заднее колесо машины наехало на её ноги – раздался хруст и крик…
От ларька до барака мы бережно несли не только буханку, но и все маленькие довесочки. (Снова маленькая ремарка для молодых читателей: в то время хлеб резали и взвешивали с точностью до грамма на весах с гирями так, что иногда получалось по два-три крохотных довеска). И стоило большого терпения, чтобы донести их до дома и не съесть по дороге.
Наши отцы и матери, выкладываясь на работе, тоже питались кое-как. Одевались в валенки да фуфайки (телогрейки). Единственное крепдешиновое платье, ещё довоенное, моя мама надевала только по праздникам, например, на массовое гуляние в парке за школой в честь Дня выборов («день» писали с большой буквы) «за кандидатов Сталинского блока коммунистов и беспартийных». А я носил в школу пиджачок, который мама сшила на руках из своей старой юбки.
Иногда после получки наши матери шли на базар, чтобы купить немножко куриных потрохов для «барского» супа (картошку и капусту большинство наших соседей возило из своих окрестных деревень, а также выращивали возле бараков). Когда на базар шла моя мама, я всегда просился идти с ней. И я запомнил: «Полуголодный рынок месит грязь. Холодный ветер умывает снегом. Иду, за руку мамину держась, И всё смотрю туда, где пахнет снедью. Круги дуранды, спички, самогон, замки, часы, иконы, коромысла. Кто ворожит, кто тычет сапогом… Вот инвалид поёт, но я не смыслю…
Вообще тема инвалидов войны тоже шла параллельно нашему барачному детству. Они встречались везде: на стройке, в поезде, который таскал из Заволжья в Сормово по проложенной ветке паровоз, на Сталинском вокзале в Горьком. После войны многие калеки – без рук или без ног – зарабатывали «жалостливыми» песнями.
