Хозяин ему в ответ:
— Не твоего ума дело! Сполняй, что велено.
И на чай-то Кунаев сулит, и ружье-то Илюхе обещает бельгийское. А Илюха утирается. В жизни у него первый такой случай.
Стал тогда Кунаев грозить:
— Пока не снимешь двойничок, не вылезешь из своей голубятни. Запру, а у двери человека поставлю. Станешь буянить, засужу, — моя сила…
И перетянул Куваев-то. Принялся Илюха чужую манерность снимать с такой оговоркой, что, мол как снимет узор, в тот же час шаль певице сам в ее руки отдаст, земным поклоном за хозяина прощенья попросит, а пока шаль в работе, известит, пусть-де не убивается — пропажа нашлась. Куваев сам вызвался сходить к певице. Ну, да это он только на словах, чтобы пыль в глаза Илье пустить. Сам запер мастера на ключ и к певице не пошел.
Илюха над узором корпит, заточен, как острожник. Не сразу раскусил орешек, видно тоже хитрая да умелая рука его выписывала. Но все-таки волос в волос вывел. Что тот узор, что этот — один от другого не отличишь.
Певица-то видит, что никакая полиция не отыщет ее шаль, раскапризничалась, больше и петь не стала, наняла извозчика да и укатила в Кинешму, там на пароход села и в низовые города поплыла.
Уехала, а час погодя, не больше, к тому дому, где барынька на квартире стояла, подлетел Илюха сломя голову, шаль под пазухой несет. Ему говорят:
— Нет ее. Зарок дала: «Золотом усыпьте дорогу, больше в эту местность не поеду. Рану получила незалечимую».
Опечалился Илья. Хоть и хорошо снял узор, а не радует его работа: в народе-то кой-кто виновником Илюху считал.
Заперся мастер в своей лабораторке и все что-то мудрует. Людям не в диковинку: и прежде он ночей не спал, старался, словно в святое место, в свой угол никого не пускал, а теперь и подавно.
Как уехала певица, так вскорости про нее забыли, словно и не было ее. А кое-кто и посмеялся:
— Пела, пела да шаль с кистями и пропела.
Илья таких насмешек слушать не мог. Очень уж он песни-то любил.
— Хорошо, — говорит, — пела, лучше нельзя. Так пела, что мертвое сердце и то отогреет. А шаль она себе наживет такую ли!
Может, месяц, а может, и поболе прошло. Куваев, глядь-поглядь, гоголем летает. Вот раз поехал он на большую ярмарку в Нижний и Илюху с собой захватил — колер чужой высматривать, новинки перенимать. Это уж будь спокоен, — делалось без утайки.
Народу на ярмарке море-океан, глазом не окинешь. Побазарили, побазарили, отдохнуть захотелось. Услышал Илья, что вечером в театре песни петь будут. Пробрался туда. Глядит, выходит та самая певица, что шаль потеряла. Ну, как он ее увидел, в ладоши захлопал. А певица то соловьем зальется, а то и того слаще. Всех пеньем своим за души взяла.
