Разгадал Сергей Ноздря его мысли и просит:
— Степан свет Тимофеич, пошли меня встретить гостей по-честному, по-хорошему.
— Что же, плыви. А я погляжу с горы, как ты встречать умеешь.
Обрадовался Сергей. Раззуделось у него плечо, разгорелась душа. Может, он всю жизнь о таком разе мечтал.
Снарядил Сергей струги легкие, на передний сам сел. И еще стружков цела сотня. Гребцы все развеселые, принаряжены, кафтаны на них на камке однорядочной, шапочки на них все собольи, верхи бархатны красные, а рубашки у всех дорогие — шелковые, галунами обложены, сапоги сафьяновы.
Веселятся гребцы, радуются, — дело горячее подоспело, на весла налегают, сами песни поют.
Мы веслом взмахнем — корабль возьмем,
Кистенем махнем — караван собьем…
Издалече шапки скинули, гостям поклонилися, зарядили пушки, на караван навели, изо всех пушек враз поздоровались. Те тоже ответили. Все зелены берега дымом окутало, красна солнца из-за дыма не видать. Пахнет порохом да копотью, дым клубами по воде стелется, словно сумерки над Волгой опустились. Гребцы ножи, сабли да рогатины в дело приготовили.
Ближе съехались, железны крючья на чужие корабли перебросили, подтащили их поближе, на палубу высоку со стружков перепрыгнули и начали колоть, рубить тех, кто упрямится, противится. С рання утра до поздня вечера бой вели, на закате солнца привели караван к острову. Мертвых в Волгу побросали, живых в полон взяли. У Сергея на лбу белая повязка, кровь на ней алая выступила, словно смородину мяли.
А многих своих и вовсе не досчитались. Похвалил Степан Тимофеич своего молодого помощника.
Подвели к Степану купца Калачева. Он-то со своим кораблем пристроился к каравану, что товары астраханские воеводе вез.
Калачев-то сам не робкого десятка был, в молодости на дорогу с кистенем по ночам хаживал.
Чуть прищурил око соколиное Степан Тимофеич, руки на высокой груди скрестил и так-то пристально купцу в глаза глянул.
— Поди, о Степане Разине напраслины всякой много мелете, — мол, де он по Волге гуляет, народ убивает?
Что ты, что ты, сударь, да я денно и нощно о здравии твоем молился. И людишкам своим приказывал бога за тебя молить. Я про тебя припас меду ковши. Прими, отведуй, не побрезгуй. Золотая рубашка про тебя соткана. В коробье берегу… Дай-то бог удачи тебе и долгой жизни, подмасливает Калачев.
— Другая жизнь и коротка, да красна, а то и длинна, да черна, отвечает ему Степан Тимофеич.
А Калачев все угодить старается:
— Что правда, батюшко, то правда, и красна и цветиста твоя жизнь, ярче ткани персидской.
