Отец Азамата — мирной князь, то есть человек, поддерживающий добрососедские отношения с русскими. «Мы были с ним кунаки»,— говорит Максим Максимыч. «Кунаки» — значит «друзья».
Тем не менее предосторожность Максима Максимыча вполне оправдана: мало ли какие случайности могут произойти на свадьбе, куда съезжаются люди со всей округи. Но рассказ штабс-капитана об обычаях страны, где он живет так давно, огорчает нас, потому что полон того же пренебрежения, с которым Максим Максимыч рассуждал об осетинах:
«— Как же у них празднуют свадьбу?..
— Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана, потом дарят молодых... потом начинается джигитовка, и всегда один какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной, хромой лошаденке, ломается, паясничает, смешит честную компанию... Бедный старичишка бренчит на трехструнной... забыл, как по-ихиему... ну, да вроде нашей балалайки».
«Преглупый народ!» — мог бы добавить Максим Максимыч. Мы не знаем, чувствует ли Печорин поэзию этой свадьбы, видит ли красоту обрядов,— Максим Максимыч не чувствует и не видит: раз они не наш и — ничего хорошего в них быть не может!
И вот ноавдяехсяЛээдв. Она подошла к Печорину «и пропела ему... как бы сказать?., вроде комплимента».
Ученые пытались установить, к какому из народов Кавказа принадлежит Бэла, но так и не пришли к единому мнению. Да это ведь, в конце концов, не имеет значения. Печорин и Максим Максимыч называют ее черкешенкой — может быть, под влиянием пушкинского «Кавказского пленника», где черкешенка полюбила русского офицера, — будем так называть ее и мы.
Итак, Бэла подошла к Печорину и, по обряду, пропела ему что-то «вроде комплимента». Красота ли ее произвела впечатление, или Печорин не хотел нарушать свадебного обряда, но ответил он именно так, как следовало, как ждали хозяева: «...встал, поклонился ей, приложил руку ко лбу и сердцу...». Вероятно, здесь и то, и другое. Конечно, Печорин не мог не обратить внимания на шестнадцатилетнюю красавицу. Он «в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича».
История любви «дикой» девушки-горянки и русского офицера к 1838 году, когда была написана «Бэла», никак не могла считаться новой в литературе. Об этом писал Пушкин, и сам Лермонтов в ранних стихах, и многие писатели. Треугольник: Каз- бич — Бэла — Печорин, или, иначе говоря: горец — горянка — европеец — встречается во многих восточных повестях и поэмах. ^Героине так и полагалось: иметь поклонника из «своих», чтобы, отвергнув его, тем сильнее доказать свою любовь к европейцу. Сюжет, избранный Лермонтовым, почти баиален^Лермонтов не открывает ничего нового ни в нравах и обычаях Кавказа, ни в отношениях людей — и тем заметнее, что никто из писавших до него не увидел и не понял того, что увидел и понял он; никто не описал так, как он. Мы еще вернемся к задаче, которую он ставил перед собой. Пока все идет, как у других писателей. Все, кроме манеры повествования.
