на полную громкость из динамиков. Или же она затворялась в своем кабинете без окон, уродуя лица, терзая плоть, соединяя ДНК, растительность и сталь на экране своего компьютера, разбивая виртуальные машины о деревья и распечатывая композиции все в большем формате, а потом голова ее падала на клавиатуру, разом, в катаплексии, и она глушила пропидол, смешанный с алкоголем и всевозможными разноцветными таблетками. Она вновь и вновь переживала начальную сцену «Апокалипсиса сегодня» – почему именно ее, она не знала, – где Мартин Шин, запершись в своей комнате в Сайгоне, терзаемый демонами, кружит в странном гипнотическом танце. Умопомрачение в чистом виде. Абигэль
на самом деле видела, как делает то же самое, в такой же влажной жаре, посреди своей спальни, и это не было сном. Она тронула кончиком пальца раздвоенный хвост безумия.
И вот она снова в комнате Леа. Указательный палец устало скользит по мебели. Пыль уже легла тонким слоем на поверхности. Как решиться продать кровать, в которой на глазах у Абигэль росла Леа? Или этот ночной столик, на который дочь выкладывала свои фантазийные побрякушки? Ее психолог посоветовала ей сохранить только несколько вещей, дорогих для Леа, и избавиться от всего остального. А не пошла бы ее коллега на хрен! Вся комната дышала присутствием малышки.
Абигэль открыла ящик, куда ее дочь складывала свои писания. Письма, стихи, признания девочки, которой случалось два-три раза в месяц буквально отскребать собственную мать от пола, внизу лестницы или посреди кухни, в припадке катаплексии. Дочь-мать, зрелая, сформировавшаяся, умом уже взрослая. Абигэль пробежала глазами несколько писем, смахивая слезы.
И утром, и вечером думаю я,
Когда тебя снова увижу.
Мама, эта болезнь твоя,
Как я ее ненавижу.
Девять долгих месяцев ты меня носила,
А потом тебе на ручки дать меня просила.
Ты лежала, не вставала, это ведь судьба
Пожелала, чтобы ты так была слаба.
Вот лежишь ты раной сплошной,
А на мне ни царапины нет.
Ты меня вырастила, дышала мной,
Я не дам тебе умереть, нет!
Она убрала листок на место в ящик и бросила читать. Каждое слово, написанное дочерью, было ей ножом в сердце. Невыносимо.
Она занялась помятыми чемоданами, извлеченными из разбитой машины и возвращенными ей бригадой из Сент-Амана через три дня после аварии. До сих пор ей не хватало духу их открыть. Пальмери вернул ей ключик Леа от розового в цветочек чемодана. Она достала его из кармана, вставила в замочную скважину и открыла защелку. Вещи Леа были свалены кое-как, эксперты из научной полиции рылись в чемоданах в поисках зубной щетки и расчески для сравнительного анализа ДНК, чтобы формально опознать тела.
