Стены зала были плотно увешаны полотнами Рубенса со сценами королевских пиров и охотничьих утех. «Зачем надо было делать столько копий?» – подумал про себя Мияма, но его недоумение быстро разрешилось, поскольку первая леди Минкульта небрежно бросила, махнув ручкой в сторону стены: «Все подлинники, не сомневайтесь!» Уловив знакомый орнамент в наборном паркете, профессор уже хотел было задать еще один бестактный вопрос своей спутнице, но та как ни в чем не бывало охотно подтвердила:
– Да-да, прямо из Эмитажа. Не помню только, из какого зала. Кажется, из семьдесят восьмого…
В конце зала виднелось нечто вроде тронной ниши с креслом. Четыре витые колонны розового мрамора поддерживали свод, увенчанный фигурой ангела. Лицо ангела показалось Мияме смутно знакомым. Ему припомнилось, что совсем недавно он видел это лицо с большими оттопыренными ушами на обложке журнала «Форбс», который лежал на столике в приемной генерала Симомуры. Коллаж изображал свирепого бурого медведя, вставшего на задние лапы. Голова же монстра принадлежала некоему миллиардеру, а выразительная подпись гласила: «Олигарх Рузский держит в лапах добычу сибирского золота». На заднем плане в нише висела еще одна огромная картина, в которой нетрудно было узнать «Последний день Помпеи» Карла Брюллова.
– Тема сегодняшнего вечера, – пояснила Надежда, заметив, что Мияма с интересом приглядывается к полотну. Сеня хотел из Третьяковки просто одолжить, так они уперлись и не дали. Даже наше вмешательство не помогло. Пришлось ему на зеленые раскошелиться.
– Наверное, взяли очень большой залог? – посочувствовал Мияма.
– Какой там залог?! Купил он ее. Ну, конечно, не по аукционной цене… Да Сене без разницы: десятью миллионами больше, десятью меньше…
– Но кто же разрешил?! – ужаснулся Мияма. – Из Третьяковской галереи?!
– Ничего особенного, – снова мотнула головой Надя. – Мы и разрешили. Минкульт то есть.
А чего? Он и так на них ишачит как спонсор. Картина, может, здесь целее будет.
Не успел слегка ошарашенный Мияма толком осмотреться по сторонам, как к нему от углового столика грузно шагнул с раскрытыми объятиями сам Александр Гермогенович Пискарев. Трижды облобызав дорогого гостя, он взял с подноса пустой фужер и громко постучал о хрустальную поверхность вилкой. Однако тонкий звон утонул в оживленной разноголосице зала.
– Вот блин! – с досадой поморщился Пискарев. Не долго думая он потянул на себя поднос и грохнул все стоявшие на нем фужеры об пол. На мгновение наступила тишина.
