– Согласен. Не просто так на его отпевание в Елоховском соборе в Москве столько людей пришло! Митрополит Илларион отпевал, а он не только высокий чин Церкви, но и мыслитель, композитор. Его произведения Халилов исполнял и в храме Христа Спасителя, и за океаном – в Нью-Йорке...
– И похоронили Валерия Михайловича не на престижном московском кладбище, а там, где он сам повелел жене своей – на Архангельском погосте во Владимирской области, возле могилы бабушки у церкви, им восстановленной…
Валерий был настоящий подвижник искусства и чистых отношений. Был человеком чести.
А в жизни, как мы с тобой знаем, был простой, скромный, без всяких претензий и дурных амбиций, нормальный человек. Ценил творчество и творческих людей, людей порядочных, благодарных, которые не предают и не продают. Ценил людей, независимо от их ранга, происхождения и всего такого прочего. А остальных как-то аккуратненько сторонился или взаимодействовал в рамках обстоятельств, часто ему навязываемых. Взаимодействовал иногда даже с не очень достойными людьми. Или мы не знаем об этом?
– Знаем. Разные были люди. Помню, как не раз перед концертом он показывал престижный ряд – в консерватории или в зале Чайковского – и говорил: «Вот места для генералов оставил, а они даже помощникам приглашения не передали…» И улыбался, как ты понимаешь, улыбкой своей…
– Он был человек и музыкант с большой буквы. Все подобные вещи философски воспринимал. Считал, что погоны генеральские сами по себе никого лучше не делали. В смысле – перед Богом.
Валерий понимал: музыка родилась, как только человек осознал, что он и есть человек, а не просто частичка природы, не просто большой муравей, а далее, в течение веков – не просто потребитель и банкир своего таланта.
Песни, мелодии появились, возможно, раньше слов. Как тебе, человеку слова, и не обидно, может быть, это слышать.
– Стерплю. Видимо, поэтам, писателям, даже художникам надо смириться: музыка, песня для человека – первичны. А твоя недавняя поездка в Алма-Ату это подтверждает?
– Там нас ждали и принимали очень тепло. Как своих. Мы объяснялись на одном языке – на языке музыки, на языке русской и мировой музыкальной культуры.
Почти половина студентов сдавала экзамен на казахском языке, но легко переходила на русский в случае необходимости. И это было очень естественно. Вообще эта тема – тема какого-то противостояния, «самостийности» в Алма-Ате не возникала. Я знаю, что дебатируется вопрос о переводе казахского языка на латиницу. Не могу ничего об этом сказать. Но в данное время мы чувствовали себя в одной стихии, в одной семье. На улицах Алма-Аты видели таблички с наименованиями магазинов или кафе на русском и казахском языках.
