* * *
Мисс Роуз, писать всё вышеизложенное было одно удовольствие и немудрено, ведь я увильнул от тщательной подготовительной работы. Впрочем, давайте не отклоняться от нашей темы. Прошу простить меня, но здесь кроется некая тайна (возможно, из-за кармы, как считает почтенная миссис Грейсуэлл), настоятельно требующая своего раскрытия. Зачем кому-то вообще нужно рассказывать что-то вроде того, что я рассказал вам? Это как если бы в один прекрасный день человек вышел из дому, а денёк этот был так прекрасен, что вынудил его бесcознательно совершить что-то, некий соответствующий поступок, а иначе он ощутил бы себя инвалидом-ипохондриком, сидящим в кресле-каталке на взморье, которому его няня говорит: "Сиди тут, и смотри на морскую рябь."
Моя покойная супруга, невысокая, худенькая, кроткая, придерживалась узко средневековых взглядов. Когда я обижал её, она обычно складывала ладошки у подбородка, словно замаливая мои грехи, и её нежный румянец обретал пунцовый оттенок. Жестоко страдая от моих приступов, она приобрела обязанность заглаживать мою вину, спасать мою репутацию, убеждая людей в том, что я не желал их обидеть. Жена была брюнеткой с удивительно свежим цветом лица и вопрос о том, что было причиной этого, то ли здоровье, то ли темперамент, так и остался открытым. То, что глаза у неё были слегка навыкат, было, как по мне, вовсе не изъяном, а, напротив, ещё одной из её прелестей. Она была австрийской беженкой (родом из Граца, не из Вены). Меня никогда не привлекали женщины моего типа телосложения, ведь долговязая парочка представляет собой невообразимую дисгармонию. К тому же, я считал, что должен искать именно то, что нравится мне. В школе, например, учительницы никогда не возбуждали во мне полового влечения. Впервые влюбившись в самую малорослую в классе девчонку, я и далее не изменил своим юношеским пристрастиям, женившись на миниатюрной женщине, словно сошедшей с полотен Ван-дер-Вейдена или Лукаса Кранаха. В этой связи отмечу, что у моей жены проявление стыдливого румянца не ограничивалось только лицом. Как цвет её лица был далёк от современности, так и её представления об эстетике движений уходили куда-то вглубь веков. Природа наградила её склонностью к нисходящим манерам, а именно: при ходьбе она словно бы припадала, на кухне она стряпала с опущенными кистями рук, во время еды имела странную моду опускать голову, чтобы отправить пищу в рот. Кроме того, слушая какую-то серьёзную информацию, у неё было обыкновение склонить голову и приоткрыть рот, словно бы умоляя собеседника изъясняться понятнее. Однако, когда дело касалось принципиальных для неё вопросов, пусть даже далёких от здравого смысла, она была совершено непреклонной.
