Вдруг раздался непринужденный, громкий стук, заставивший всех встрепенуться.
— А вот и господин Андре… Элиза! Налей ему чашку чаю. Яйя, печенье!..
Между тем мадемуазель Анриетта, третья девица Жуайез, унаследовавшая от матери, урожденной де Сент-Аман, влечение к светскости, по случаю прихода гостей бросилась зажигать две свечи у фортепьяно.
— Пятое действие закончено!.. — крикнул с порога новый гость, но тут же смолк. — Ах, извините!..
Он явно смутился при виде незнакомца. Г-н Жуайез представил молодых людей друг другу.
— Господин Поль де Жери, господин Андре Маранн, — произнес он не без некоторой торжественности.
Он вспомнил былые приемы, которые устраивала его жена. Вазы на камине, две большие лампы, шкафчик с безделушками, кресла, поставленные кружком, казалось, разделяли его иллюзию: они словно помолодели и заблистали при таком необычном наплыве гостей.
— Итак, ваша пьеса окончена?
— Окончена, господин Жуайез, мне бы хотелось прочитать ее вам в один из ближайших вечеров.
— Непременно, господин Андре, непременно! — хором ответили девушки.
Сосед работал над пьесой, и его добрые друзья не сомневались в его успехе. А вот фотография не сулила больших доходов. Клиенты появлялись крайне редко, прохожих фотография совсем не привлекала. Для практики и чтобы новенький аппарат не стоял слишком долго без дела, Андре Маранн каждое воскресенье снимал своих друзей, которые с безграничным терпением отдавали себя в его распоряжение. Благополучие новой пригородной фотографии было вопросом самолюбия для всех, пробуждавшим даже в девушках трогательное чувство братства, которое сближает бедняков, заставляет их жаться друг к другу, как жмутся воробьи на кровле. Впрочем, Андре, высокий лоб которого скрывал неисчерпаемый запас иллюзий, без всякой горечи объяснял равнодушие публики: то время года неблагоприятное, то все жалуются на застой в делах — и всякий раз заканчивал одним и тем же утешительным припевом:
— Вот когда я поставлю мой «Мятеж»!..
Так называлась его пьеса.
— Все-таки удивительно, — заметила самая младшая из девиц Жуайез, двенадцатилетняя девчурка, причесанная, как китаяночка, — все-таки удивительно, что дела идут так плохо при таком чудесном балконе!..
__ И квартал очень бойкий, — убежденно добавила Элиза…
Бабуся с улыбкой заметила, что Итальянский бульвар — еще более бойкое место.
— Ах, если бы она помещалась на Итальянском бульваре!.. — бормочет в глубоком раздумье г-н Жуайез.
