— Зовут меня Максимыч, а валенки мне тоже сгодятся. — Мужик поскреб затылок. — Если у тебя деньжонки есть, плати за дружка. Валенки отдам.
— У меня нет денег, понимаете.
— Нет, так сиди и помалкивай в тряпочку.
— Ладно, Вовка, — сказал я и полез на верхние нары.
Тут я увидел Галку. Ее огромные черные глаза смотрели в мою сторону с презрением.
— Не стыдно? — спросила Галка.
— При чем тут стыдно? Не повезло.
— Как же ты без валенок в Сибири будешь? Минус сорок градусов.
— В ботинках проживу.
— И ты, — Галка подергала за рукав Вовку, — сел в карты играть, музыкант.
— Видишь ли, Галочка, — Вовка поправил очки, — мы играли не потому, что мы картежники, а потому, что на душе тоскливо…
— Комсомольцы, школьники! — сказала Галка и, отчаянно махнув рукой, полезла на свое место.
3
Мы решили обязательно на первой же остановке узнать правду о Москве.
Поезд остановился. Мы отодвинули дверь и увидели директора школы с каким-то военным.
— Для капитана-фронтовика у вас местечко найдется? — крикнул нам директор.
От радости мы даже не могли пошевелить языком. А директор уже подсаживал капитана в вагон. Левая рука капитана была на перевязи.
— Будем знакомиться, — сказал капитан. — Моя фамилия Соколов.
— Мы ученики девятого класса, — за всех выпалил Женька.
— А я Максимыч. По пути с ребятами, — сказал мужик, хоть его никто не спрашивал.
Капитан сел около печки, погрел над ней правую руку, залез в карман и вынул пачку «Беломора». Он дотронулся папироской до раскаленного металла «буржуйки» и несколько раз подряд затянулся.
Сорок пар глаз были прикованы к капитану. Казалось, что он сошел с экрана кино. Обветренное и обожженное солнцем лицо. Упрямый подбородок с ямочкой посредине. Глаза черные, жгучие, под мохнатыми, как гусеницы, бровями. Перевязанная рука и старенькая, видавшая виды шинель. Фуражка, выгоревшая на солнце. И сидел капитан как-то небрежно, как могут сидеть только бывалые люди.
— Отстал от своего поезда, — сказал капитан. — Вышел на перрон новости узнать. Смотрю, очередь за хлебом. Здоровый мужик женщину с ребенком отталкивает. Я за нее заступился. А в это время между моим поездом и перроном другой эшелон остановился. Пока я перебирался через эшелон, поезд хвост показал.
Капитан опять затянулся и струйкой выпустил дым.
— Там, на фронте, мы думаем, что у вас тут мир и все люди братья, — продолжал капитан. — А вы из-за куска хлеба можете подраться.
— Так ведь не хватает его, хлеба-то… — сказал Максимыч.
