— Дай спичку…
Билов протянул ему коробок.
— Так… — сказал Васька, ковыряясь в зубах. — Чем же белить-то будем? — И сам себе ответил неприлично.
— Вася! — устыдил его Юля. — Люди…
— Чем белить, говорю? — со злостью повторил Васька.
— Вот чего… — заторопился Глеб, — ты сейчас, это, поедим когда, ящик сколоти побольше. На полозьях…
— Дальше, дальше! Белить чем? Мазать?!
— Гашеной известью, — всунулся в разговор Билов.
— У-у-у!.. — Васька сморщился, как от зубной боли.
— Вася имеет в виду орудия, — перевел Билову Юля. — Квачи, кисти…
— Билов! — Глеб высвободился из-за стола. — Я котлету есть не хочу, скушай… Вы ящик путем сделайте, а побелить — побелим. — Глеб успокаивающе махнул рукой и болезненно поморщился.
Васька встревоженно взглянул на него.
— От лопаты, — заоправдывался Глеб. — Перенапряг вчера… Пройдет временно. Вы ящик-то сколотите, а я сейчас квачи…
У бани, возле самой помойки, Глеб стирал мочалки. «На четыре квача хватит». Отжал их, как белье, положил рядом с шайкой.
— Ты хоть бы в тень встал…
— Зинаида Анатольевна?!
— Голову напечет… Чего это ты? — Зинка удивленно смотрела на мокрые мочалки.
— Для квачей, вот… мочалки… пользованные. — Глеб ногой ковырнул помойную кучу. Из нее фонтаном брызнули мухи. Зацепил одну мочалку и показал Зинке: — Полно…
— Ты еще в нос мне сунь! — отдернулась Зинка. — Оштукатурили?
— Как велели. Теперь белить…
— Васька меня материл?
— Не-е-е, не особенно. Хорошо отзывается. Положительная, говорит, женщина.
— Так уж и положительная? — Зинка тихонько засмеялась. — Глеб, слушай… — медленно сказала она, ковыряя босоножкой песок. — Что, если… Да нет, ничего!.. И шоркнула по песку ногой, стирая наковырянное.
— Опять за мочалками? — спросила бабка-истопница, когда через час Глеб снова появился у бани.
— Нет, теперь по делу — руку парить.
Парить руку послал его Васька. В бане Глеб был один. Минуя ненавистное мытье, он сразу сунулся в забитую влажным серым паром парилку. Сырой, почти на ощупь обжигающий пар шел из трубы под потолком. Глеб, насколько мог выдержать, подобрался поближе к шипящей дыре, пристроил плечо поудобнее и замер, обхватив голову ладонями.
В парилке он продремал с небольшими перерывами три часа. Напоследок решил даже помыться чужим обмылком и постирать трусы. На стирке трусов в мыльную влетела бабка.
— Живой?! Думала, задохся. Вылазь давай. Стирает, главное дело. И там стирал, и здеся!..
— Сейчас я… — Глеб прикрылся шайкой.
— У тебя ведь переодежи-то не было, — сказала бабка, когда он вышел из бани, держа в руках постиранное, и подозрительно посмотрела на него.
