Этот Хорвиц опять ко мне разворачивается.
– Ты это, на хер, чего мелешь, – что делают? – орет он на меня. – Там и сидят, я тя умоляю.
– Но они ж не могут на лед внимания не обращать. Не могут, а?
– А кто на него внимания не обращает? Все на него внимание обращают! – говорит Хорвиц. Так разгорячился, на фиг, и всяко-разно, что я перепугался, не загонит ли он мотор свой в столб или как-то. – Они живут прямо в этом хре́новом льду. Это их природа, я тя умоляю. Они замерзают прямо в одной позе на всю зиму.
– Да? А что они тогда едят? В смысле, если они напрочь замерзают, они ж не могут плавать и жратву искать, и всяко-разно.
– Их тела, я тя умоляю, – да что с тобой такое, а? Их тела питание и все такое высасывают через, на фиг, морскую траву и прочую срань, которая во льду. У них все время поры открыты. Природа у них такая, я тя умоляю. Понял теперь? – И он снова целиком развернулся и на меня уставился.
– А, – говорю. Ну и фиг с ним. Я боялся, что он своим, на фиг, мотором во что-нибудь въедет или как-то. А кроме того – такой раздражительный, что никакого удовольствия с ним ничего обсуждать. – А вы не против где-нибудь остановиться и со мной выпить? – говорю.
Только он не ответил. Наверно, думал. А я его еще раз спросил. Он парень ничего так себе. Уматный и всяко-разно.
– Нет у меня времени на бухло, кореш, – отвечает. – Тебе вообще сколько лет-то, а? Ты чего это не дома и не баиньки?
– Я не устал.
Когда я вышел перед «Эрни» и за проезд заплатил, этот Хорвиц опять про рыбу завел. Очень, видно, она его увлекала.
– Слышь, – говорит. – Вот будь ты рыбой, Мать-Природа же о тебе позаботилась бы, правда? Точно? Ты же не думаешь, что рыба просто дохнет, когда зима наступает, а?
– Нет, но…
– И ты, на фиг, прав – не дохнет она, – говорит Хорвиц и тут же рвет с места, как чертом подпаленный. Я таких раздражительных, наверно, никогда не видал. Что б ты ни сказал – все его злит.
Хоть уже и поздняк, у этого Эрни внутри было битком. В основном – туполомы-старшеклассники да туполомы из колледжа. Почти все, на фиг, школы на свете распускаются перед Рождеством пораньше, кроме тех, в которые хожу я. Даже куртку не сдашь, такая у Эрни давка. Но вполне себе спокойно, потому что сам Эрни играл на пианино. Это у них вроде святое таинство, ёксель-моксель, если он к пианино садится. Куда деваться. Еще три пары где-то, кроме меня, ждали столика – толкались, вставали на цыпочки, чтоб поглядеть на этого Эрни, пока он играет. У него перед пианино, на фиг, огромное зеркало стояло, а на него самого прожектор навели, чтобы всем видно было, какое у него лицо.
