Но есть во всём этом кое-что, что не может не пугать меня, Ирина. Мои расчёты, полученные из материалов, собранных в Южной Америке и Ираке, – профессор поднял голову вверх, – расчёты, в которые никто не верит, показывают, что 12 миллиардов лет – это необычная цифра для развития Вселенной. Вы помните, как шумеры и майя описывали эти события? Уверен, вы не раз слышали об их пророчествах. О «детях белых ягуаров». Многие письмена были расшифрованы, и там есть недвусмысленная информация. Мне особенно запомнилась вот эта цитата: «Одно событие должно будет противостоять другому. Одно – неизбежное и неотвратимое зло, другое же…
– …открытие, напротив, должно будет противостоять ему, – продолжила Ирина, которая тоже читала эти древние надписи.
– О, я вижу, вы изучали этот вопрос не меньше, чем я. А знаете, что мне кажется? Мне кажется, что именно мне и предстоит сделать это открытие, – Александр тяжело вздохнул. – Наверное, поэтому-то меня и считают сумасшедшим.
Ирина подошла ближе к профессору и, положив ему руку на правое плечо, произнесла:
– Зачем вы так, профессор? Когда-то Циолковского из-за его работ в области расширения познаний человека о природе космоса тоже считали сумасшедшим стариком. Теперь же все убедились: мы сами выжили из ума, раз не верим в свои собственные силы. Лично я верю вам, профессор!
– Спасибо, моя дорогая, – он поднял голову и взглянул на потолок библиотеки, под куполом которого располагался макет Млечного Пути. – К сожалению, одной только моей веры в это недостаточно. Все самые большие открытия человека сопровождались огромными жертвами. Правительства стран молчали об этом, но в начале позапрошлого века опыты с ещё не изученной природой радиоактивного воздействия новых элементов периодической таблицы Менделеева – радия и урана – погубили десятки людей. При первых испытаниях ракет и запусках человека в космос снова гибли сотни людей и животных. Каждое последующее открытие – это всегда огромный, ещё более мощный рывок в познании, но количество людей, отдавших свои жизни за науку, также растёт в геометрической прогрессии. Я понимаю, что у меня пока нет оснований думать, что этот принцип изменится; и при моём открытии могут погибнуть тысячи, сотни тысяч людей. И я, как в своё время академик Сахаров, боюсь брать на себя такую ответственность. Осознание неизбежности этого факта угнетает меня, и только одно заставляет снова и снова двигаться вперёд – понимание того, что сворачивание экспериментов будет означать ещё большую беду, которую я не могу допустить, – гибель всего, что мы видим вокруг себя, и, возможно, даже не только нашей галактики.
