Саня контужено, не всё разбирая, слушал сестру, и опять ему захотелось поддаться притяжению земли и, забившись в какой угодно угол родного дома, уснуть хотя бы минут на десять.
– Я умоюсь, – сказал он.
Через минуту, промаргивая воду на ресницах, готовый к службе доктор Спасёнов зашёл в гостиную.
Илья Георгиевич, забавный, с чубчиком из трёх волосинок, в натянутой на круглый живот жилетке и толстых совиных очках, лежал на старом диване, любимом несколькими поколениями Спасёновых, неудобном, зато нарядном – с деревянной спинкой и подлокотниками. На этом диване они сиживали по-соседски ещё с бабушкой, Елизаветой Андреевной, и Ниночка тогда была жива, и сын Коля не ушёл ещё в свои дебри. Главное же, были не то чтобы молоды, не то чтобы счастливы – но уместны, нужны друг другу!
– Саня! – воскликнул он и хотел заплакать, но, видно, побоялся дать сердцу лишнюю нагрузку и прерывисто вздохнул. – Видишь, милый мой, опять приходится тебя нагружать…
С видом приветливым и бодрым, словно и не было усталости, Саня подвинул стул к дивану и взял дрожащего Илью Георгиевича за запястье. Поднял гнилую нить пульса, подержал, вникая в удары, и отпустил.
– Илья Георгиевич, вот так, навскидку, ничего нового и неожиданного я не слышу! – сказал он и обернулся на дверь, где ждала, не шелохнувшись, Ася: – А давай-ка Илье Георгиевичу чаю, не в пакетике, а нормально заваренного. С сахаром. И мне тоже можно! И фонендоскоп принеси, пожалуйста! Он в мамином шкафу. А Лёша пусть за релиумом – там ампулы у Ильи Георгиевича на кухне в шкафчике, и шприц.
Отдав распоряжения, Саня пересел со стула на край дивана и внимательно поглядел на старика.
– Рассказывайте, что у вас стряслось? Кто вас расстроил?
– Что стряслось… – отозвался Илья Георгиевич. – Ничего не стряслось. Санечка, жизнь прошла! Страшно мне – и я плачу! – На этих словах старик действительно заморгал и, подтянув неуклюжими пальцами плед, укрылся до подбородка. – И потом, ведь Паша-то опять ночевать не пришёл! Совсем сдурел со своими зверями. А у него ведь ЕГЭ!
Прошло пять или шесть минут тихого разговора. Лёшка промчался, звеня ключами, в квартиру напротив и обратно. Вошла Ася со шприцем и ампулой на застеленной салфеткой тарелке, ободряюще улыбнулась больному и выскользнула за дверь. А когда укол был сделан, явилась опять, на этот раз с двумя зимними, синими в белый горошек, чашками на подносе.
Такая же синяя, полная белой мглы чаша колыхалась за окнами в невидимых ладонях – это на смену дождю пришла последняя злая метель зимы. Гремит «бородинское сражение», но уже известно – снег займёт Москву лишь ненадолго. В последний раз его уберут с тротуаров, а возможно, он сдастся без боя и сам сбежит в водосток.
