«Именно странного», — подумала она, принимая коробку и поднимаясь — поезд подходил к станции.
Шмидт протянул руку. Миг замешательства. Казалось, она не решалась протянуть ему свою. Нет, она подала руку. Шмидт склонился в поцелуе. Зинаида Ивановна вздрогнула.
— Очень прошу вас, Зинаида Ивановна, если вам будет тоскливо, одиноко, тяжело, вспомните обо мне, не скрывайте от меня ничего… Может быть, мне удастся помочь вам.
— Спасибо, — сказала она и легко вышла из вагона. Шмидт вышел за нею, остановился у ступенек и проводил взглядом фигуру женщины, быстро таявшую в ночной темноте.
У дверей вокзала Зинаида Ивановна оглянулась. На темном фоне двери четко выделялся белый морской китель лейтенанта.
В Измаиле жара и скука. Гнетущую тишину нарушает только резкое кваканье лягушек. Нудный ритуал службы. Миноносец раскален безжалостным солнцем. А в России до предела накалены социальные страсти. Позорная японская война, расстрел мирной демонстрации у Зимнего дворца, забастовки рабочих, служащих, студентов, профессоров, адвокатов, врачей, дворников — кто только не торопился высказать свое недовольство и протест! А восстание на «Потемкине», показавшее всему миру, каким негодованием охвачена страна? И все это — в один год.
В Измаиле же унылая тишина, и событие, приковавшее умы «общества», — это несколько эксцентричное поведение молодой вдовушки. Надо же было попасть в этакую дыру!
Шмидт заставил себя испробовать обычные способы борьбы с одиночеством. В океане, где-нибудь между Калькуттой в Гонконгом, в долгие часы, когда судно шло нормально и присутствия капитана на мостике не требовалось, он спускался в каюту, доставал из футляра свою виолончель и, воскрешая мелодии Моцарта и Чайковского, отдавался сладостному волнению, знакомому с детства.
Но сейчас это средство почти не действовало — привычное утешение не приходило. Может быть, он привык к сочетанию утонченной музыки и безбрежности? Нет, не в этом дело. Он слишком близок к тому, что творится на родной земле. Близок и нелепо далек.
Был у Шмидта еще один способ скрашивать часы одинокого досуга. Он писал акварелью бесхитростные пейзажи приморских поселков, любил портретные зарисовки.
У него скопилась порядочная коллекция самых разных лиц, написанных во всевозможных портах земного шара и на долгих морских путях между ними: корейских кули, жидкобородых китайских стариков с мудростью стоиков во взгляде, арабских грузчиков с печатью страданья на потных шоколадных лицах. Но больше всего было портретов простых русских матросов.
