«Рад от души, что вы написали мне несколько недобрых слов, я даже не знаю, было ли бы мне приятней, если бы вы умудрились влить не так много яда в такую маленькую записочку; простите меня, но, несмотря на ваш несправедливый гнев, ваша записочка вместо того, чтобы повергнуть меня в мрачное настроение несправедливо осужденного, привела меня в превосходное, радостное настроение. Я пожалел, что вы пользуетесь такими крохотными листками и не имеете места наговорить мне больше неприятностей, чем сказали. Ваш гнев показал мне, что вы больше женщина, чем я думал, и это открытие меня обрадовало. Мне приятно было вступить с вами в переписку, как с умной женщиной, а теперь я смотрю на вас, как на умную женщину в высшей степени».
Так иногда вызывают восхищение выходки ребенка, которые, может быть, и похожи на каприз и которые нельзя оставить без замечаний, но они трогают взрослых своей «детскостью», всегда неожиданной и непосредственной. Как противоречива Зинаида Ивановна в своих рассуждениях и поступках! Но разве это не чисто женское противоречие? Лев Толстой где-то сказал, что недостатки хорошенькой женщины только подчеркивают ее прелесть.
И восторженный Шмидт терпеливо и радостно разъяснял своей корреспондентке, что некоторая аналогия в условиях жизни не есть еще «родство душ», которого так испугалась Зинаида Ивановна и которое в данном случае, возможно, и в самом деле существует. А усталость, на которую он жаловался, — это вовсе не разочарование. В действительности он любит жизнь, и любовь напряженная, «неприличная», как говорил Иван Карамазов, — это основная черта его натуры.
Что же касается усталости, то он устал потому, что жизнь принесла ему много горя. Но он вовсе не хочет выглядеть «страдальцем». А если в его письма врываются «красивые фразы», то они, вероятно, ошибочны, но не самонадеянны. Честное слово, нет, этого упрека он не заслужил.
И нельзя ли просить ее — милую, полузнакомую, но чем-то очень, близкую Зинаиду Ивановну — не относиться к нему с предубеждением? Он идет к ней навстречу просто, искренно. Он готов сообщить ей о своей жизни все, но пока боится испугать ее своей навязчивостью. И потому просит ее писать, писать возможно чаще. Если б она знала, как ему тоскливо в этом Измаиле! И как хорошо беседовать с нею, хотя он видел ее так недолго, что теперь с трудом воспроизводит в памяти ее черты…
Как несправедлива она, дорогая, недобрая Зинаида Ивановна, обвиняя его в том, что больше всего на свете он любит самого себя! Что угодно — только не это. Недостатков у него много, он весь из недостатков, но пусть она не говорит, что он живет для себя и любит только себя. Это жестокая неправда. Он старается жить только общественными интересами. «Больно говорить, когда чувствуешь, что тебе не верят». И письма заполняются мольбами о доверии. Она узнает, она увидит.
