— Так и сказала, — растерянно подтвердил Саша.
— И ни разу… — тетя Тереза спрятала носовой платок, — ни разу, ни разу… Ну в гордый, знаешь ли, человек Петронэль! Только в смертный час…
И она опять залилась слезами.
13
Саша мучился. Он мучился угрызениями совести. Подходя к бидону, он гладил бидон, потоку что его касались прозрачные, говорящие руки матери. Он наклонялся к бидону, сняв крышку, зажмурившись, прикладывал губы к алюминиевому широкому горлу.
— Ма-аыа!
Ему отвечала теплота его же собственного дыхания.
Мама!.. Хор запел, и лица у тех, кто пел, были каменные, серьезные. И мне показалось вдруг, что небо от их голосов раскололось и посыпались вниз голубые стекла… И я понял то, что все время хотел понять, а понять не мог: что ты человек, а не только мама. Тебя оплакивала Литва!
Мама! Теперь я знаю: я мог бы мыть за тебя полы, мог бы, дожидаясь тебя, ставить на плитку чайник… Я — мог. Я столько мог… А я…
Мама! Ты совсем обо мне ничего не знала! Ты не знала, что я умею делать из дерева человечков, умею разговаривать разными голосами и рассказывать сказки, как наша бабушка.
Мама! Ушинскис тебе передал привет. Ты талая красивая и молодая! Ушинскис тебя запомнил.
Где ты, мама?! Может быть, в этом ветре, что бежит с Боливажиса? Может, в свечении солнца, в скрипе нашей двери, в счете, когда в нашей печке потрескивают дрова?..
14
Из больницы пришла старшая медсестра и женщина-врач, для того чтобы помочь Саше привести в порядок его домишко. Они обнаружили на одной из кухонных полок двести семьдесят пять рублей, оставленных матерью в самом доступной месте, чтобы Саша их побыстрей нашел.
Но этого оказалось мало: старшая медсестра, вытиравшая с книжек пыль, нашла сберкнижку, вложенную в третий том сочинений Гамсуна. На книжке лежала тысяча сто рублей.
Саша был сражен! Неужто мама была не просто скупа, а скаредна?!! Скаредна!
Женщина-врач объяснила ему, что мать давно уже знала, что тяжко больна, — она догадалась об этом раньше, чем предположили ее товарищи. Догадалась и вот копила. Для сына.
Он ничего не хотел знать. Он молча судил ее — умершую, ужасался этому, но ничего поделать с собой не мог.
По закону он «вступал в наследство» сберкнижкой и домом только через полгода. А школу окончил через два месяца.
* * *
Ему дали адрес, где останавливались врачи, приезжавшие в Москву по вызову (хозяйка комнаты сдавала койку).
Женщины постирали ему белье, купили ему три новые рубашки (как будто бы он не мог все это проделать сам!).
