мной можно так разговаривать, с другим бы она не посмела, нет. С тем, у кого отец! И сказала: «драть». И Анька, наверно, слышала!.. Драть! Меня!..
Ему сделалось стыдно собственных мыслей. Он вышел из подворотни, побрел по улице, так низко опустив голову, словно искал монету. Саше казалось, что он ничего не видит вокруг себя.
Да что же это такое?.. Как это возможно? Ведь это я ее вызвал, когда они потеряли голову! Ведь это их мама, а не моя! И я каждое воскресенье, каждое воскресенье… Да я бы лучше ходил на каток!.. Что они — сумасшедшие, не понимают?
Саша брел по улице, Вечер был воскресный. Город похож в этот час на фойе театра — на улицах множество незнакомых, хорошо одетых людей. Вот и сам театр. Уже затеплился его куб. На Театральной площади, прижимаясь друг к другу, уже стоят автобусы и легковые. Всюду в воздухе оживление, запах весны, ее дальних ветров. И почему-то непередаваемое ощущение радости, как бы заполнившей собой город. «Меня чисто случайно не драли, когда я был маленький! Только потому, что нет у меня отца», — останавливаясь, вспоминал Саша.
Из гостиницы шумно и торопливо шагали артисты, приехавшие из Минска, хохотали, переговаривались.
Жаркое дневное солнце уже растопило снег, но к вечеру молодые лужи схватились льдом: очень скользко. Огни, огня… Еще немного — затеплятся окна в домах.
«Нет!., Я сейчас не пойду домой… А куда? Да в театр! Прорваться в театр… За это я бы опять уважал себя».
Он шел и шел, убыстряя шаг, разглядывай грязный снег, лужи, затянутые ледком.
И вдруг поскользнулся и полетел. Лежал распластанный на тротуаре и от душевной боли не мог подняться.
— Ты очень сильно зашибся, мальчик?
— …
— Так чего ж ты стонешь?
— Ничего… И это… это никого не касается. Хочу и лежу. И стону.
— Ты куда? Давай я тебя провожу, обопрись о мое плечо, — говорила старая женщина.
— Ни за что!
— Почему? Обопрись, дурачок. Живей.
— Но я — в театр…
Женщина покачала седой головой.
— Давай доведу тебя до подъезда. Ты же весь в грязи… Давай оботру лицо.
— Спасибо, не надо. Я сам. Или нет — пусть я буду грязный!
— А это еще зачем?
Она взяла его за руку, потащила вперед и, делясь своим возмущением с билетершей, сказала ей:
— Мечутся! Всё бегут и бегут. Это при такой гололедице! Растянулся вон там, на том перекрестке. Хорошо еще, что ногу не поломал, что под машину не угодил…
— Ай-ай-ай, — ответила билетерша. — Иди потихоньку в ту раздевалку… Да ты держись за стенку, больную ногу побереги.
